Чем-то мила и сладка. И толстая (Михаил Булгаков)
[в кн.:] Т. Климович, Тайны великих, перевод А. В. Бабанова, Москва 2015.
/
Tадеуш Климович
/
«Чем-то мила и сладка. И толстая» /
Михаил Булгаков
/
Действующие лица
/
Михаил Булгаков (1891–1940) – прозаик, драматург.
Вера (1892–1972), Надежда (1893–1971), Варвара (1895–1954), Николай (1898–1966), Иван (1900–1969) и Елена (1902–1954) Булгаковы – братья и сестры Михаила Булгакова.
Татьяна Лаппа (1892–1982), в первом браке Булгакова, во втором браке Кисельгоф – первая жена (1913–1924) Михаила Булгакова.
Любовь Белосельская-Белозерская (1893–1987), в первом браке Василевская, во втором браке Булгакова – вторая жена (1925–1932) Михаила Булгакова.
Елена Нюренберг (1893–1970), в первом браке Неёлова, во втором браке Шиловская, в третьем браке Булгакова – третья жена (1932–1940) Михаила Булгакова.
Эта история начинается с кокаина, который летом 1913 года нюхал студент медицинского факультета киевского университета[1].
Нет, раньше была семья профессора духовной академии Афанасия Булгакова, дом которого наверняка пах ученостью, солидностью, масляной лампадой, свеженатертыми полами и воскресными обедами. Придуривавшийся первородный Михаил, бросая вызов миру отца (разумеется, в масштабе украинского большого города конца первого десятилетия двадцатого века), открывал – как в будущем хиппи – другие ароматы. Запретных плодов. Романов (не романчиков или флиртов) и наркотиков (не soft, но hard).
Так что до кокаина была еще девушка, шестнадцатилетняя гимназистка, с которой он познакомился в 1908 году и которая до безумия (что в данном случае значило: до прерывания беременности) влюбилась в годом старшего, чем она, бунтовщика. Ну и чтобы самым близким было больнее – было венчание. 26 апреля 1913 года в киевской церкви Николы Доброго Татьяна Лаппа и Михаил Булгаков стали супругами. Под венцами они обещали друг другу (она тогда еще так мало знала о его чувстве юмора), что лишь смерть разлучит их. «Фаты у меня, конечно, никакой не было, подвенечного платья тоже,– рассказывала невеста, – я куда-то дела все деньги, которые отец прислал. Мама приехала на венчанье – пришла в ужас. У меня была полотняная юбка в складку, мама купила блузку. Венчал нас о. Александр в церкви Николы Доброго, в конце Андреевского спуска»[2]. Оба, к отчаянию родительниц (его отец умер в 1907 году) были программно «легкомысленны» и ни во что не ставили все мещанские святыни. В их непредсказуемой жизни одним днем – изо дня в день мог повторяться только ломбард, куда они носили все одни и те же три предмета: обручальные кольца (со старательно выгравированными надписями – на ее: «Михаилъ Булгаковъ. 1913 годъ», на его: «Татьяна Булгакова. 1913 годъ») и золотую цепочку.
В 1916 году Михаил окончил, наконец, медицинский факультет и в сентябре начал работать в больнице села Никольское на смоленщине. Там летом следующего года он снова обратился к наркотикам. Видимо, его зависимость создала невинная прививка от дифтерита. «Не могу не воздать хвалу тому, – записывает в дневнике главный герой автобиографического «Морфия» (1927), доктор Поляков, – кто первый извлек из маковых головок морфий. Истинный благодетель человечества. […]. Первая минута: ощущение прикосновения к шее. Это прикосновение становится теплым и расширяется. Во вторую минуту внезапно приходит холодная волна под ложечкой, а вслед за этим начинается необыкновенное прояснение мыслей и взрыв работоспособности. Абсолютно все неприятные ощущения прекращаются». Булгаков уговаривал жену вместе летать в искусственный рай, но Татьяна отказалась. В ужасе от проявлявшихся у мужа симптомов наркотического голода (депрессия и еще более страшная агрессия, когда он пытается застрелить ее), она в очередной раз прерывает беременность[3](операцию провел лично муж) и покорно объезжает окрестные аптеки в поисках морфина. Начальство, разумеется, избавляется от молодого врача, но дает ему положительную характеристику, в которой перечислено, что он провел «ампутаций бедра 1, отнятие пальцев на ногах 3, выскабливание матки 18, обрезание крайней плоти 4, акушерские щипцы 2, поворот на ножку 3, ручное удаление последа 1, удаление атеромы и липомы 2 и трахеотомий 1; кроме того, производилось: зашивание ран, вскрытие абсцессов и нагноившихся атером, проколы живота (2), вправление вывихов; один раз производилось под хлороформенным наркозом удаление осколков раздробленных ребер после огнестрельного ранения»[4].
Весной 1918 года, уже в Киеве, Михаил порвал со своей зависимостью. Возможно, благодаря жене (с ней он порвет позже), которая постепенно добавляла в морфин дистиллированную воду, и через некоторое время наркотик вообще исчез из шприца[5]. Может быть, благодаря фильмам, которые он смотрел – в 1918 году в охваченной гражданской войной России их сняли 150, и ни один из них не рассказывал о революции – и которые зрителя трогали и делали лучше (такая, например, «Любовь обезчещенная, задушенная и разбитая», или такой, например, «Помятый и растоптанный благоуханный цветок»). А может быть благодаря психоделическим событиям, свидетелем (а иногда и невольным участником) которых он был в 1917–1920 годах. В фельетоне «Киев-город», опубликованном в 1923 году в эмигрантской газете «Накануне» (Берлин) Булгаков насчитал в своем родном городе четырнадцать переворотов, из которых десять он «лично пережил»[6]. Жителям Киева суждено было пережить (не всем, разумеется): Февральскую революцию (1917), захват власти украинской Центральной Радой (конец октября – начало ноября 1917), занятие города отрядами красных (26 января 1918), возвращение Центральной Рады, поддерживаемой войсками австро-германской коалиции (1 марта 1918), отстранение немцами от власти Центральной Рады и провозглашение на съезде земледельцев – проходившем в цирке – гетманом Украины Павла Скоропадского (29 апреля 1918), свержение Скоропадского войсками Украинской Народной Республики под командованием Семена Петлюры (14 декабря 1918), занятие города Красной Армией (5 февраля 1919), возвращение укараинских войск (31 августа, утренние часы), вступление войск генерала Николая Бредова (входивших в состав Добровольческой армии Вооруженных Сил Юга России, возглавляемых генералом Антоном Деникиным, 31 августа, вторая половина дня), возвращение в столицу Украины Красной Армии (14 октября 1919), уход Красной Армии (16 октября 1919) и вступление белых, вступление красных (14 декабря 1919), совместное занятие города польскими и украинскими войсками (7 мая 1920), попадание города на Днепре (12 июня 1920) – на этот раз уже более чем на 20 лет – в руки Красной Армии[7]. Все мобилизовывали молодых мужчин, все хотели иметь в своих рядах молодого врача. Он симпатизировал белой гвардии, и если бы не тяжелая болезнь, то, вероятно, оказался бы, как и его младшие братья, в эмиграции[8].
Зимой 1920 года Булгаков заболел тифом. Спасла его жена, которая на киевских базарах меняла по кусочкам свою золотую цепочку на еду и лекарства. Когда Михаил пришел в сознание, то был к ней в претензии, что она не вывезла его с отступавшими белыми в Крым. Но ведь такое путешествие, и как врач он не мог не отдавать себе в этом отчета, он бы не пережил. Как на беду, тогда же, кажется, во Владикавказе, в двадцатом или двадцать первом году, отчаявшаяся Татьяна вынуждена была продать их обручальные кольца. Это был дурной знак. Это было начало конца их брака[9].
Происходит первое расставание: она уезжает в Москву, он поначалу поглощен планами бегства из большевистской России (Тифлис – Батум – Константинополь), но 28 сентября 1921 года неожиданно появляется возле собора Василия Блаженного, а не возле Святой Софии. Вскоре он постучится в двери застигнутой врасплох Татьяны («Когда я приехала в Москву, я понимала, что с Мишей я больше не увижусь, и что мне надо разыскать мать и сестру»[10]). Вскоре они снова станут жить вместе. На два, может быть, на три года.
Их брак реанимировал военный коммунизм. Вместе можно было легче пережить первые, те самые трудные, голодные недели и почувствовать вкус неведомых ранее радостей. «[…] В этом месяце,– писал он матери, – мы с Таськой уже кой-как едим, запаслись картошкой, она починила туфли, начинаем покупать дрова и т. д. […]. Таська ищет места продавщицы, что очень трудно[…]. Бедной Таське приходится изощряться изо всех сил,чтоб молотить рожь на обухе и готовить из всякой ерунды обеды. Но она молодец!»[11].
Однако после долгих месяцев отчаянной возни страны с большевистской экономикой в Россию триумфально вступил НЭП со своим обещанием утра, со своими червонцами и своими короткими месяцами очень маленькой стабилизации, а к Булгакову пришли первые гонорары как подтверждение его исключительности, а за ними первые поклонницы его таланта. И тогда Михаил Афанасьевич огляделся и обнаружил, что этих дам, желавших таять в блеске его славы, слишком много. По крайней мере, одна лишняя.
Так что он понял, что у его брака нет ни малейшего шанса на то, чтобы пережить НЭП. При Новой (новой!) экономической политике не было места для старых сантиментов и довоенных жен. А мадам Татьяна Булгакова была в высшей степени démodé: пахла провинцией, средствами для дезинфекции и полным травм прошлым. Мадам Татьяна была Золушкой, которой не дано было стать принцессой. Мадам Татьяна была с новой жизнью – что уж тут скрывать – просто несовместима. Так что ее сначала лояльно предупредили: «Имей в виду, если ты встретишь меня на улице с дамой, я сделаю вид, что тебя не знаю»[12]. Она встречала и узнавала, но получила еще один шанс – в их квартире стала бывать некая Люба, которая была в высшей степени trendy(учила Таню танцевать фокстрот), имела светские манеры, и поэтому Михаил предложил:
- Пусть Люба живет с нами.
- Как же это? В одной комнате?
- Но ей же негде жить![13]
Мелочная Татьяна («потому что это плохая женщина» – как сказал бы персонаж одного популярного польского фильма, снятого сравнительно недавно) непонятно почему, не согласилась и поставила мужа в безвыходное положение. Произошло несколько бесед в атмосфере не обязательно полного взаимопонимания и имело место принятие одного решения, не обязательно совместного: «В апреле, в 1924 году говорит: “Давай разведемся, мне так удобнее будет, потому что по делам приходится с женщинами встречаться…” […]. Он говорит: “Чтобы ты не ревновала”. Я не отрицаю – я ревнивая. Он говорит, что он писатель, и ему нужно вдохновение, а я должна смотреть на все сквозь пальцы. Так что и скандалы получались, и по физиономии я ему раз свистнула. И мы развелись»[14]; «Мы развелись в апреле 1924 года. […] “Знаешь, мне просто удобно говорить, что я холост. А ты не беспокойся – все останется по-прежнему. Просто разведемся формально”. – “Значит, я снова буду Лаппа?” – спросила я. “Да, а я Булгаков”. Но мы продолжали вместе жить на Большой Садовой…»[15].
А в его сердце поселилась уже с начала 1924 года «шикарная женщина, подтянутая и независимая»[16]Люба. Родившаяся в дворянской семье под Ломжей Любовь Евгеньевна Белозёрская.
После гражданской войны она оказалась вместе с мужем Ильей Василевским (1883–1938) в эмиграции во Франции (прошла путем многих тысяч русских: Одесса – Константинополь – Марсель – Париж). Выступала в качестве танцовщицы в столичных кабаре (в частности, в Фолье-Бержер), сотрудничала с эмигрантской прессой. С берегов Сены ненадолго перебралась на берега Шпрее, чтобы в конечном итоге в 1923 году вернуться на родину. «[…] Василевская, – вспоминает писатель Юрий Слезкин – приглядывалась ко всем мужчинам, которые могли бы помочь строить ее будущее. […]. Булгаков подвернулся кстати»[17]. Так что для нее НЭП означал также новую матримониальную политику: в 1924 году она развелась со своим первым мужем и была открыта для предложений Михаила Афанасьевича.
В сентябре они стали жить вместе. В своем дневнике автор «Белой гвардии» снова влюбленный, счастливый и – как всегда – обезоруживающе искренний: «Это ужасно глупо при моих замыслах, но кажется, я в нее влюблен. Одна мысль интересует меня. При всяком ли она приспособилась бы так же уютно, или это избирательно для меня?»[18] (ночь с 27 на 28 декабря 1924), «Ужасное состояние: все больше влюбляюсь в свою жену. Так обидно – десять лет открещивался от своего… Бабы как бабы. А теперь унижаюсь даже до легкой ревности. Чем-то мила и сладка. И толстая»[19] (3 января 1925).
В это время «Россия» начала публиковать его «Белую гвардию». В 1925 году, в конце зимы, Булгаков появился на Большой Садовой и преподнес бывшей жене экземпляр журнала с первой частью романа. Татьяна Николаевна открыла и прочитала на первой странице: «Посвящается Любови Евгеньевне Белозерской». Годы спустя она призналась Чудаковой: «Я все-таки удивляюсь, – сказала я ему.– Кажется, все это мы пережили вместе… Я все время сидела около тебя, когда ты писал, грела тебе воду. Вечерами тебя ждала…»[20]. Он, якобы, ответил: «Она меня попросила. Я чужому человеку не могу отказать, а своему – могу…»[21]. В ответ на это госпожа Лампа, обычно далекая от театральных жестов, бросила журнал ему под ноги.
После развода с Булгаковым Татьяна Лаппа почти десять лет встречалась с педиатром Александром Крешковым, а сразу после Великой Отечественной войны вышла замуж за адвоката Давида Кисельгофа.
Белозерская торжествовала, но она еще не знала, что одержала пиррову победу, что сценарий ее брака будет лишь продолжением предыдущего союза Булгакова и что жизнь ей тоже даст по лаппкам. «Мы решили пожениться»[22]– пишет она в воспоминаниях – и они поженились 30 апреля 1925 года «[…] в каком-то отталкивающем помещении ЗАГСа в Глазовском (ныне ул. Луначарского) переулке[…]»[23]. А потом в течение нескольких недолгих лет они были еще счастливы, и она осваивалась с унаследованной от Татьяны ролью музы. «Мы живем в покосившемся флигельке во дворе дома № 9 по Обухову, ныне Чистому переулку. […] Дом свой мы зовем голубятней. Это наш первый совместный очаг. Голубятне повезло: здесь написана пьеса "Дни Турбиных", фантастические повести "Роковые яйца" и "Собачье сердце" (кстати, посвященное мне)»[24].
Булгаков, как пристало джентльмену, не забывал о своей бывшей. Хорошо осведомленная Мариетта Чудакова в беседе с А.Жебровской утверждает, что он немного помогал ей деньгами, иногда не слишком тактично передавал деньги через вторую жену, но мог сказать, что в этом месяце не даст ничего, потому что пришлось заплатить за Любин аборт. Детей иметь он не хотел, считал, что у него плохая генетика[25].
Несомненно, более важным, чем сотворение новой жизни, он считал сотворение художественных ценностей. Булгаков «белозерского» периода был уже не подающим большие надежды писателем – он был уже великолепным прозаиком и замечательным драматургом. Только не вполне реализовавшимся, поскольку его редко печатали и неохотно ставили. Впрочем, по его собственной вине: строителям нового общества не были нужны занимающие позицию стороннего наблюдателя, расхолаживающие пересмешники и дальтоники, путающие хороший красный цвет с нехорошим белым. 7 мая 1926 года в квартире автора «Театрального романа» был проведен обыск и был конфискован, в частности, его дневник, носивший самоубийственное название «Под пятой». Через несколько недель (24 июня), еще полный наивных иллюзий, Михаил Афанасьевич отправил письмо с просьбой к председателю Совета Народных Комиссаров Быкову: «При обыске, произведенном у меня представителями ОГПУ 7 мая 1925 г. (ордер 2287, дело 45), у меня были изъяты с соответствующим занесением в протокол – повесть моя “Собачье сердце” в 2 экземплярах на пишущей машинке и 3 тетради, написанные мною от руки, черновых мемуаров моих под заглавием “Мой дневник”. Ввиду того, что “Сердце” и “Дневник” необходимы мне в срочном порядке для дальнейших моих литературных работ, а “Дневник”, кроме того, является для меня очень ценным интимным материалом, прошу о возвращении мне их»[26]. Через некоторое время рукописи, видимо, вернули, и при этом – что важнее – не покарали не знающего меры, нахального просителя. Тогда, в середине двадцатых годов, такие сценарии все еще были возможны.
К счастью, неблагосклонность властей компенсировали Булгакову все более многочисленные ряды барышень и дам – ибо тогда влюблялись в писателей и оперных певцов, как раньше в рыцарей и кавалергардов, а позже в киноактеров, рок-музыкантов, спортсменов и телохранителей – которые в его присутствии реализовывались (или, скорее, которых он реализовывал) и то и дело оказывались из-за него с разбитым сердцем. Раздраженная Белозерская писала в воспоминаниях: «Приходили и литературные девушки. Со мной они, бывало, едва-едва кланялись, т.к. видели во мне препятствие к своему возможному счастью. […]. По мере того, как росла популярность М. А. как писателя, возрастало внимание к нему со стороны женщин, многие из которых (nominasuntodiosa) проявляли уж чересчур большую настойчивость…»[27]. А не менее задетый за живое ее племянник не преминул добавить, что «[…] по отзыву современников Михаил Афанасьевич любил и умел ухаживать за женщинами, при знакомстве с ними быстро загорался и также быстро остывал, что создавало дополнительные трудности для семейной жизни»[28].
Так что не мог не настать такой день, а может быть такая ночь, когда Булгаков, в очередной раз экзистенциально обозрев свою жизнь, пережил дежавю. Снова счета не сходились. Снова дам, желавших таять в блеске его славы, было слишком много. Снова одна была лишняя.
В тот день или в ту ночь он, наконец, осознал, что жена № 2 с некоторых пор не понимает его, поскольку – как замечательно пишет Марианне Гург– «веселая, открытая, предприимчивая, полная отваги, оптимизма и небывалой энергии, Любовь Евгеньевна не была способна оценить глубину духовного и экзистенциального кризиса, в котором пребывал ее супруг»[29]. Теперь уже – тогда-то, в тот день или в ту ночь, и снизошла на него эта чарующая своей простотой истина – «духовной поддержкой»[30]он был обязан Елене Сергеевне Шиловской, это она была «[…] его наперсницей, вдохновительницей и опорой. Очаровательная, умеющая держаться в обществе, близкая театральным кругам[…]»[31].
В 1918 году двадцатипятилетняя Елена Нюренберг вышла замуж за Юрия Неёлова, адъютанта командарма 16 армии Н.Сологуба. В штабе армии служил Евгений Шиловский (1889–1952), которому она понравилась, как прекрасная Елена, и он сделал так, что несчастного адъютанта перевели с Западного фронта на Южный. Разумеется, без жены. Затем оформили развод (1920), и в сентябре 1921 года гражданка Неёлова стала гражданкой Шиловской. Она родила ему двух сыновей (Евгения-младшего, 1921–1957, и Сергея, 1926–1975) и была свидетельницей блестящей карьеры нового мужа в Рабоче-крестьянской Красной Армии (в 1928 году он стал начальником штаба Московского военного округа в звании комдива, то есть – если перевести в традиционную систему званий – генерал-лейтенанта).
Оказалось, однако, что ни все более высокие звания мужа и все новые петлицы его мундира[32], ни уровень жизни выше среднего, ни, казалось бы, удавшаяся семейная жизнь не позволяли Елене забыть о вездесущей убийственной скуке дней, как близнецы похожих друг на друга. Она чувствовала себя униженной в обществе всех этих возвеличенных большевистской мифологией героев – красных командиров, этих всех комбригов, комдивов, комкоров и их спутниц жизни, путавших консерваторию с консервным заводом. Ее душил корсет супруги комдива, жены своего мужа. «Я не люблю ни думать, ни говорить об этом, – признавалась она Ольге Бокшанской, своей сестре, в письме, написанном всего лишь через два года после свадьбы (октябрь 1923), – но сегодня на меня нашла минутка. Мне иногда кажется, что мне еще чего-то надо. Ты знаешь, как я люблю Женей моих, что для меня значит мой малыш, но все-таки я чувствую, что такая тихая, семейная жизнь не совсем по мне. Или вернее так, иногда на меня находит такое настроение, что я не знаю, что со мной делается. Ничего меня дома не интересует, мне хочется жизни, я не знаю, куда мне бежать, но хочется очень. При этом ты не думай, что это является следствием каких-нибудь неладов дома. Нет, у нас их не было за все время нашей жизни. Просто, я думаю, во мне просыпается мое прежнее «я» с любовью к жизни, к шуму, к людям, к встречам и т.д. и т.д. Больше всего на свете я хотела бы, чтобы моя личная жизнь – малыш, Женя большой – все осталось так же при мне, а у меня кроме того было бы еще что-нибудь в жизни, вот так, как у тебя театр»[33]. Должно быть, в течение нескольких последующих лет ощущение изоляции рутиной нарастало, и даже рождение второго сына (но ведь тоже еще одного, очередного) не внесло изменений в ее жизнь. И когда она уже всерьез примирилась с судьбой женщины, как Эмма одинокой и как Анна несчастной, в последний день масленицы она пошла к знакомым.
Был год 1929, была зима, был конец февраля, был вечер, были блины и был незнакомец, к которому она уже через минуту относилась как к хорошему знакомому и к которому обращалась – как велит хороший тон – «Михаил Афанасьевич», но которого она охотней всего называла бы «Михаилом» или «Мишей». Через час она уже знала, что это тот мужчина, рядом с которым ей не пришлось бы читать Флобера или Толстого. Через два часа – сначала их сердца и глаза, потом ничего не значившие для посторонних жесты, и, наконец, уже при прощании, их губы выразили признание в любви друг к другу. Она влюбилась в его обольстительную непохожесть, в его неказарменное чувство юмора. Он влюбился в ее привлекательность, в ее умение слушать и в ее восторг от его творчества. «Я была просто женой генерал-лейтенанта Шиловского, – писала она позже об этой встрече – прекрасного, благороднейшего человека. Это была, что называется, счастливая семья: муж, занимающий высокое положение, двое прекрасных сыновей. Вообще все было хорошо. Но когда я встретила Булгакова случайно в одном доме, я поняла, что это моя судьба.[…]. Это была быстрая, необычайно быстрая, во всяком случае, с моей стороны, любовь на всю жизнь»[34].
Но они все еще хотят спасать свои браки, еще хотят быть рассудительными и ответственными. Они полагают, что если перестанут видеться, то убьют эту любовь. Банально.
Через двадцать месяцев они случайно встречаются на улице и повторяют слова всех любовников мира: «Я не могу без тебя жить» (он), «Я тоже» (она). Банально.
Они договариваются, встречаются. Банально.
Об их романе узнают Белозерская и Шиловский. Банально.
Все остальное уже не всегда так банально.
Любовь отреагировала спокойно – с некоторых пор у нее уже есть соображения, как жить без Михаила (и это отнюдь не идея Клуба бывших жен, созданного совместно с Татьяной Лаппой), Евгений обезумел – обрушился его мир. Он нашел Булгакова и «во время разговора […], не сдержавшись, выхватил пистолет. Булгаков, побледнев, сказал (Елена Сергеевна передавала его тихую, сдержанную интонацию): “Не будете же Вы стрелять в безоружного?.. Дуэль – пожалуйста!”»[35] Но на дворе был 1931 год, а не 1837, и у мужей, столкнувшихся с изменой, уже не было необходимости что-либо доказывать себе и миру.
В свиданиях любовников наступает очередная длительная пауза. Ее заполняет драматичная переписка в треугольнике Булгаков – Шиловский – Елена. Все разрешилось в сентябре 1932 года. «Дорогой Евгений Александрович, – писал шестого Булгаков Шиловскому, – я виделся с Еленой Сергеевной по ее вызову и мы объяснились с нею. Мы любим друг друга так же, как любили раньше. И мы хотим по[жениться]» (П., 248). Он не знал, что адресат – уже примирившийся с уходом жены – тремя днями ранее отправил письмо ее родителям: «Дорогие Александра Александровна и Сергей Маркович! Когда Вы получите это письмо, мы с Еленой Сергеевной уже не будем мужем и женой. Мне хочется, чтобы Вы правильно поняли то, что произошло. Я ни в чем не обвиняю Елену Сергеевну и считаю, что она поступила правильно и честно. Наш брак, столь счастливый в прошлом, пришел к своему естественному концу. Мы исчерпали друг друга, каждый давая другому то, на что он был способен, и в дальнейшем (даже если бы не разыгралась вся эта история) была бы монотонная совместная жизнь больше по привычке, чем по действительному взаимному влечению к ее продолжению. Раз у Люси родилось серьезное и глубокое чувсьво к другому человеку, – она поступила правильно, что не пожертвовала им» (П, 248, примечание 2).
И еще последнее совместное решение: старший сын останется с отцом, младший – уйдет с матерью.
Развод Булгаковых был оглашен 3 октября 1932 года. На следующий день во время какого-то собрания в МХАТ-е Булгаков черкнул несколько слов Василию Шахновскому: «Секретно. Срочно. В 33/4 дня я венчаюсь в Заксе. Отпустите меня через 10 минут» (П., 249). Ну и «обвенчался» 4 октября 1932 года. Может быть, он уже нетерпимо относился к сексу вне брака?
Елене он сначала сказал: «А Люба будет жить с нами!»[36] (ох уж эти юношеские мечтания Мастера о гуриях-Маргаритах!), но после встречи (видимо, последней – 20 октября 1932 года) с очередной бывшей, любовь к которой прошла вместе с НЭП-ом, он уже не возвращался к этой идее. «Мы поговорили,– вспоминает, разумеется, приукрашивая, Любовь. – Боже мой! Какой же был разговор. Бедный мальчик… Но я все поняла. Слезы лились между его пальцев (Лицо загородил руками)»[37]. Фактом, однако, является то, что она не стала жить с молодоженами, что уничтожила письма, написанные к ней Булгаковым, и что не она, а Елена станет Маргаритой.
Между тем – добавлю для порядка – в 1931 году товарищ Шиловский благополучно для себя был переведен на менее видную должность начальника кафедры в Академии Генерального штаба и его обошли репрессии, которые шестью годами позже коснулись многих высших командиров Красной Армии (в частности, Тухачевского, Якира и Блюхера). А впрочем, возможно, причина была совершенно иная: после развода с Еленой он женился на Марианне, дочери сталинского фаворита и одновременно популярного писателя графа Алексея Толстого. В 1937 году жена Марианна могла сыграть роль охранной грамоты, полиса страхования жизни.
Михаил Булгаков тоже не разделил судьбу других известных писателей (Клюева, Мандельштама, Пильняка или Бабеля), и хоть затравленный, но пережил тридцатые годы без ареста, Лубянки, допросов, пыток, Колымы, лагерей. Известно, когда он умер, где умер и что было причиной смерти. Для сталинской России это много. Надо было иметь большое везение и ангела-хранителя с хорошими характеристиками. Такого, как Елена Нюренберг.
С 1 сентября мадам Булгакова начала вести дневник, дух которого явно восходил к Анне Достоевской. Та писала о «бедном Феде», эта о «бедном Мише». Обе в своих ежедневных заметках отодвинулись в тень, обе воспевали мужа и обе старательно избегали нескромностей. Елена, наверное, бессознательно, просто повторяла жест своей великой предшественницы – замазывала тушью фрагменты писем, которые писал ей Михаил Афанасьевич (иногда оставались несущественные обрывки мыслей, слов, фраз: «Перестань ты бегать по базару за огурцами и яйцами!! Сиди в тени!» (П., 437), 19 июня 1938; «Вчера ночью получил твою открытку от 6-го и в ней кой-чего не понял […]» (8 августа 1938 – П., 456). Причиной ее поведения было – об этом стоит помнить – не только показная стыдливость. Понятие тайны переписки было чуждо коммунистической морали, и было столько горячих сердец, нетерпеливых рук и служебных глаз, готовых поймать автора письма на измене Иосифу Виссарионовичу С., партии и народу. «Я слышал, – писал жене все это осознававший Булгаков (15 июня 1938), – что ты держалась обыкновения сжигать письма. Если ты теперь отступила от этого обычая, то, во всяком случае, я надеюсь, что мои послания не лежат на буфете рядом с яйцами?» (П, 434).
Булгакова стойко терпела проявлявшиеся у мужа неврозы, депрессии, страхи и отнюдь не являвшееся плодом воображения чувство опасности (13 октября 1934: «У М. А. плохо с нервами. Боязнь пространства, одиночества» – Д., 74) и пыталась любой ценой – это не риторическая фигура – обеспечить хоть капельку хрупкой нормальности в океане массового безумия (1 января 1937: «Новый год встречали дома. […]. Дай Бог, чтобы 1937-й год был счастливей прошедшего!» – Д., 128, 1 апреля 1937: «А днем до этогопришло приглашение на бал-маскарад в американском посольстве, устраивает дочь посла[38]. До чего же это не вяжется с нашим настроением!» – Д., 136).
Именно благодаря ей («заботливой и чуткой хозяйке дома»[39]) «в личной жизни писатель счастлив»[40], у них «настоящий дом»[41], «организованный и поддерживаемый в образцовом порядке архив»[42], они «ведут достаточно активную светскую жизнь»[43].
Потомки оценили ее героическую самоотверженность, упорные старания, повседневную суету, и Елена «[…] стала частью легенды о Булгакове»[44]. Чуть ли не на следующий день после его смерти.
Смертельная болезнь впервые дала о себе знать 14 августа 1939 года. В тот день у возвращавшегося из Грузии писателя произошло внезапное ухудшение зрения. Очередной приступ произошел через месяц, 11 сентября в Ленинграде. Диагноз подтвердил самые худшие предположения больного – нефрит (нефротический синдром, нефроз). Мужчины из рода Булгаковых (в частности, отец Михаила) умирали от него, приближаясь к возрасту пятидесяти лет.
В феврале сорокового года начался отсчет последних дней жизни ослепшего, прикованного к постели автора «Мастера и Маргариты». Он прощается с самыми близкими, просит младшую из сестер найти первую жену, у которой он, как говорят, «[…] хотел попросить […] перед смертью прощения. Но Татьяны Николаевны уже не было в Москве»[45].
К нему заглядывают друзья и враги. Навестил его и Валентин Катаев, которому он когда-то отбил охоту жениться на его сестре.
Он сказал по своему обыкновению:
– Я стар и тяжело болен.
На этот раз он не шутил. Он был действительно смертельно болен и как врач хорошо это знал.
У него было измученное землистое лицо.
У меня сжалось сердце.
– К сожалению, я ничего не могу вам предложить, кроме этого, – сказал он и достал из-за окна бутылку холодной воды.
Мы чокнулись и отпили по глотку.
Он с достоинством нес свою бедность.
– Я скоро умру, – сказал он бесстрастно.
Я стал говорить то, что всегда говорят в таких случаях, – убеждать, что он мнителен, что он ошибается.
– Я даже вам могу сказать, как это будет, – прервал он меня, не дослушав. – Я буду лежать в гробу, и когда меня начнут выносить, произойдет вот что: так как лестница узкая, то мой гроб начнут поворачивать и правым углом он ударится в дверь Ромашова, который живет этажом ниже.
Все произошло именно так, как он предсказал. Угол его гроба ударился в дверь драматурга Бориса Ромашова…[46].
10 марта 1940 года Булгакова записала в дневнике: «16.39. Миша умер» (Д., 290). С этого момента в течение тридцати лет она будет Вдовой, которую Анна Ахматова поместит – в частности, наряду с Надеждой Мандельштам – в круг «образцовых»[47]. Тех, которые не позволяли России забыть об умершем муже и его творчестве.
«Миша» навсегда остался присутствующим в жизни Елены Сергеевны. Именно ему она продолжала признаваться в любви в письмах (и называла их «Письмами на тот свет»): «Сегодня я видела тебя во сне. У тебя были такие глаза, как бывали всегда, когда ты диктовал мне: громадные, голубые, сияющие, смотрящие через меня на что-то, видное одному тебе. Они были даже еще больше и еще ярче, чем в жизни» (Ташкент, 13 февраля 1943 – Д., 294). Это с мыслью о нем писала она Сталину: «Умирая, Булгаков завещал мне написать Вам, твердо веря, что Вы захотите решить и решите вопрос о праве существования на книжной полке собрания сочинений Булгакова» (7 июля 1946 – П., 545) и именно Михаил Афанасьевич давал ей все новые причины для гордости: «[…] Мишина могила часто вызывает такое восхищение, что ко мне звонят незнакомые и говорят об этом […]. Я долго не оформляла могилы, просто сажала цветы на всем пространстве, а кругом могилы посажены мной четыре грушевых дерева, которые выросли за это время в чудесные высокие деревья, образующие зеленый свод над могилой»[48] (письмо Николаю Булгакову, брату Михаила, 16 января 1961 – Д., 556). Это ради блага мужа и русской литературы она стала любовницей Александра Фадеева.
Секретарь Союза советских писателей СССР (эта организация действительно имела именно такое официальное название) навестил тяжело больного Булгакова 11 ноября 1939 года и вышел, очевидно, очарованный женой умирающего. Я не знаю, когда они стали любовниками, но знаю, что они ими уже были в сентябре 1941 года. После начала войны с Германией автор «Молодой Гвардии», как и многие другие русские писатели (но только он был VIP-ом – членом Центрального Комитета Всесоюзной Коммунистической Партии (большевиков)), стал военным корреспондентом, и когда осенью 1941 года вернулся с фронта в Москву, то неожиданно для всех исчез на неделю. Его делом пришлось заняться Политическому Бюро ВКП(б):
Постановление политбюро ЦК ВКП(б) о наказании А.А.Фадеева
23 сентября 1941 г.
[…]
По поручению Секретариата ЦК ВКП(б) Комиссия Партийного Контроля рассмотрела дело о секретаре Союза советских писателей и члене ЦК ВКП(б) т. Фадееве А.А. и установила, что т. Фадеев А.А., приехав из командировки с фронта, получив поручение от Информбюро, не выполнил его и в течение семи дней пьянствовал, не выходя на работу, скрывая свое местонахождение. При выяснении установлено, что попойка происходила на квартире артистки Булгаковой[49].
Оставим в покое стиль анонимного автора (анонимных авторов?) постановления, оставим в покое ошибочное называние Булгаковой «артисткой», оставим в покое и взыскание, наложенное на зависимого от алкоголя писателя (выговор). Важен здесь сам факт совместного времяпрепровождения товарища Ф. и гражданки Б.
Родилась также сплетня, что Елена может быть еще немного раньше (может быть даже при живом муже), а может несколько позже стала любовницей мужчины, который любил детей, дружелюбно улыбался, имел обольстительные усы и говорил по-русски с забавным грузинским акцентом. «Если бы вдруг кто-нибудь сказал мне такое об Анне Ахматовой, я бы в это не поверила, – заявляет Мариетта Чудакова, – но если бы речь шла о Елене Сергеевне, я ответила бы иначе, а именно: если бы вдруг появилась возможность стать любовницей Сталина, она не раздумывала бы ни минуты, если бы это могло улучшить положение писателя. В те времена многие женщины не имели никаких предрассудков, некоторые просто мечтали вступить в связь со Сталиным»[50]. О том, что генеральному секретарю, как когда-то императору, надлежащим образом воспитанная женщина не должна отказывать, знала вся Россия. Как я полагаю, это осознавали и Булгаков, и Пушкин. И, разумеется, их жены.
Есть такое шутливое русское выражение, что можно полюбить кого-то до постельной степени. Это острота в интерпретации Елены Сергеевны получило другое, трагическое измерение – в ней было столько любви к Михаилу Афанасьевичу, что ради его блага (или, более патетично, во имя дела) она становилась любовницей других мужчин. «Жена Булгакова, – еще раз даю слово Чудаковой – была женщиной без комплексов. Я говорю это со всей ответственностью, потому что хорошо ее знала. Она была человеком известным, сильным, интересным, глубоко порядочным. Однако она сама мне сказала: “Мариэтта, чтобы опубликовать Мишу, мне пришлось со всеми переспать”»[51].
Потому что величайшие чувства требуют величайшей самоотверженности – поэтому они или до гробовой доски (одного или обоих любовников), или вплоть до постели (кого-то третьего).
Так трудно теперь представить себе, что Шиловская могда никогда не познакомиться с Булгаковым, не влюбиться в него, не выйти за него замуж и не стать примерной вдовой. А ведь если бы в двадцатые годы она не стала секретным сотрудником ОГПУ (которое в следующем десятилетии преобразовалось в НКВД), или если бы она получила другое задание, то масленицу 1929 года она провожала бы в обществе другого объекта. Однако ни она, ни ее начальники не предусмотрели в принятом сценарии, что со временем любовь по долгу службы уступит место подлинному чувству.
Влюбленный агент (а имя ее – Мата, а второе имя – Хари) Елена Сергеевна – соглашусь с Чудаковой[52]– спасла Булгакова. Ей предстояло стать ангелом смерти, а стала она ангелом-хранителем и сестрой милосердия одновременно.
Я не знаю, задумывался ли хоть на минуту Михаил Афанасьевич – у которого в тридцатые годы финансовые обстоятельства складывались не лучшим образом – как его жена добывает деньги на шубы, дорогую одежду, марочную обувь, флаконы дорогих духов (“Guerlain”, “Chanel”), богатые приемы, то есть на жизнь в достатке, недоступную для большинства советских граждан, и почему НКВД сквозь пальцы смотрит на их контакты с иностранцами (особенно американскими дипломатами). Возможно, он посчитал, что бывают такие вопросы, которых лучше не задавать. Тем более, когда ответ на них так очевиден и так болезнен.
После его смерти у гражданки Нюренберг-Неёловой-Шиловской-Булгаковой бывали и худшие, и лучшие минуты. Говорят, в течение некоторого времени, когда безопасность отказалась от ее услуг, она даже жила некоторое время в нужде. В те времена ее подкармливала известная актриса Любовь Орлова (1902 – 1975; «Веселые ребята», «Цирк», «Волга-Волга»), о которой кто-то остроумно сказал, что она есть «Марлен Дитрих плюс советская власть»[53].
Елена Сергеевна умерла с чувством хорошо исполненного долга – она довела дело до издания (сильно порезанного цензурой) «Мастера и Маргариты». Впрочем, как пристало персонажу из метафизического романа мужа, она умирала несколько раз. Согласно красивой романтичной легенде, навстречу смерти она отправилась на тройке в новогоднюю ночь (1970). Простудилась. Развилось воспаление легких[54]. Для тех, кто помнит, что она умерла 18 июля, остается версия менее романтичная, но соответствующая истине. Ее пригласили на «Мосфильм» на показ фрагментов только что законченной экранизации пьесы мужа «Бег». В зале было душно. Пожилая дама почувствовала себя плохо. Сын отвез ее домой, где она и умерла.
Умерла уже и Татьяна Лаппа, и Любовь Белосельская-Белозерская умерла, и умерли все дамы, влюблявшиеся в Булгакова. И только два обручальных кольца – с едва заметными надписями: «Михаилъ Булгаковъ. 1913 годъ», «Татьяна Булгакова. 1913 годъ» – оживают время от времени на пальцах новых владельцев.
[1]W.F.Schoeller. Bulgakow. Bilder und Dokumente. Berlin: Volk & Welt, 1996, S. 21.
[2]Кисельгоф Т.Н. Годы молодости // Воспоминания о Михаиле Булгакове. М.: Советский писатель, 1988, с. 111. Деньги были потрачены на прерывание беременности. О Татьяне Лампе рассказывается в книге Марлена Стронгина «Любовь Михаила Булгакова. Романтическая история» (М.: Центрполиграф, 2000). К сожалению, автор решил эту love story беллетризовать, и сделал это с изяществом опытного графомана.
[3]См.: Соколов Б.В. Энциклопедия Булгаковская. М., 1997, с. 253-254. См. Klimowicz T. Bułhakow wiecznie żywy. // Zeszyty Literackie, 1999, nr 67. Через несколько лет вышло польское издание: Sokołow B. Michaił Bułhakow. Leksykon życia i twórczości. / Tłum. A.Wołodźko-Butkiewicz, I.Krycka, J.Skruda [правильно Skrunda – Т.К.]. Warszawa: Wydawnictwo Trio, 2003. Из польского издания исчезла информация о двукратном прерывании беременности Татьяной Лаппа. См. T.Klimowicz. Żenada. // Odra, 2005, nr 7-8.
[4]Цит. по: Соколов Б.В. Михаил Булгаков: загадки судьбы. М.: Вагриус, 2008, с. 85.
[5]См. Шохина В.. Мастер и его первая Маргарита. //www.pseudology.org/Literature/Lappa_TN.htm.
[6]Цит. по: Соколов Б.В. Энциклопедия Булгаковская, с. 239.
[7]См.: Там же, с. 239-240.
[8]Михаил, как я уже упоминал, был старшим ребенком в семье. После него на свет появились: Вера (в первом браке Давыдова), Надежда (в первом браке Земская), Варвара (в первом браке Карум; если бы родители были последовательны, назвали бы ее Любовью), Николай, Иван и Елена (уменьшительно: Леля, в замужестве Светлаева). История семьи Булгаковых представляет собой готовый материал для саги о судьбах русской интеллигенции после 1917 года. Муж Варвары Леонид Карум (1888–1968) в Граждансую войну воевал на стороне белых, в 1929 был арестован и сослан в Новосибирск, Варвара поехала за ним и там умерла в местной психиатрической больнице, после 1925 года не поддерживала отношений с братом, обиженная на то, как ее муж (в образе Сергея Тальберга) представлен в «Белой гвардии». Николай Булгаков после Гражданской войны оказался в эмиграции, окончил медицинский факультет Загребского университета, после учебы стал ассистентом на кафедре бактериологии, в 1929 году переехал в Париж, работал, в частности, в Институте Пастера, за научные достижения был награжден Орденом Почетного легиона. Иван Булгаков попал в Болгарию (создал там русский оркестр), а затем переехал в Париж, где зарабатывал на жизнь игрой на балалайке в русском ресторане, а кроме того, сочинял музыку и писал истекающие кичем стихи, которые, однако, как говорят, тронули Михаила.
[9]См. Черкашина М. Мастер и Татьяна. //www.rg.ru/bulgakov/10.htm
[10]Кисельгоф Т.Н. Годы молодости, с. 121.
[11]Булгаков М.А. Письма. М.: Современник, 1989, с. 58-60; далее в основном тексте: П.
[12]Цит. по: Шохина В. Мастер и его первая Маргарита.
[13]Цит. по: Черкашина М. Мастер и Татьяна.
[14]Цит. по: Стронгин В.Л. Любовь Михаила Булгакова, с. 414-415. В своих воспоминаниях Татьяна Лаппа написала иначе: «никто не верил в домоуправлении, что мы развелись – не было скандалов!». Кисельгоф Т.Н. Годы молодости, с. 122.
[15]Цит. по: Петелин В.В. Жизнь Булгакова. М.: Центрполиграф, 2000, с. 95.
[16]Gourg M. Mikhaïl Boulgakov. 1891-1940. Unmaîtreetsondestin. Biographie en images. Paris: Editions Robert Laffont S.A., 1992, p. 112.
[17]Цит. по: Соколов Б.В. Энциклопедия Булгаковская, с. 64.
[18]Там же.
[19]Цит. по: Шенталинский В.А. Под пятой: Досье Михаила Булгакова. // Его же. Рабы свободы: в литературных архивах КГБ. М.: Парус, 1995, с. 107. Белозерская формально не была еще женой Булгакова.
[20]Чудакова М.О. Жизнеописание Михаила Булгакова. М.: Книга, 1988, с. 249.
[21]Там же.
[22]Белозерская-Булгакова Л.Е. О, мед воспоминаний… // Ее же. Воспоминания. М.: Художественная литература, 1989, с. 90. Это центральная часть книги воспоминаний, состоящей из трех частей, которые условно можно бы назвать: добулгаковская, булгаковская и послебулгаковская. Центральная часть написана в 1968–1969 годах.
[23]Там же, с. 92.
[24]Там же, с. 94.
[25]См: Żebrowska A. Mistrz i miłość // Magazyn. Cotygodniowy dodatek do “Gazety Wyborczej”, 16.11.2000, nr 46, s. 7. Отцовские чувства пробуждала в нем самая младшая из сестер, Елена. Когда в нее, как говорят, влюбился делавший первые шаги на литературном поприще Валентин Катаев, возмущенный Михаил Афанасьевич процедил: «Нужно иметь средства, чтобы жениться» (Цит. по: Соколов Б.В. Энциклопедия Булгаковская, с.116). Эту очевидную для Булгакова истину сформулировала в наше время в одной из своих песен группа «Ленинград»: «Когда нет денег – нет любви».
[26]Цит. по: Шенталинский В.А. Донос на Сократа. М.: Формика-С, 2001, с. 277.
[27]Белозерская-Булгакова Л.Е. О, мед воспоминаний, с. 149.
[28]Белозерский И.В. Заметки о Любови Евгеньевне. // Белозерская-Булгакова Л.Е. Воспоминания, с. 212.
[29]Gourg M. Mikhaïl Boulgakov, p. 161-162.
[30]Ibidem, p. 162.
[31]Ibidem p. 162.
[32]В то время в Красной Армии вместо традиционных погон (к ним вернутся в 1943 году) использовали петлицы, на которых с помощью геометрических фигур (треугольников – рядовые и сержанты, квадратов – младшие офицеры, прямоугольников – старшие офицеры и ромбов – высший командный состав) обозначали воинские звания. Комдив (сокращение от слов «командир дивизии») Евгений Шиловский имел, следовательно, на своих петлицах два ромба.
[33]Цит. по: Яновская Л. Елена Булгакова, ее дневники, ее воспоминания. // Булгакова Е.С. Дневник. М., 1990, с. 12. (Далее в основном тексте ссылки на дневник Е.С.Булгаковой: Д). См. также: Яновская Л. Записки о Михаиле Булгакове. М., 2002. Лидия Яновская непримирима к большинству авторов, писавших и пишущих в СССР/России о Булгакове (сама она уже много лет живет в Израиле). Что можно сказать о таком, например, пассаже: «[…] М.О. Чудакова, лицо достаточно авторитетное в глазах КГБ, имела свободный доступ к любым тетрадям [рукописей Булгакова – Т.К.] и даже была вправе решать их судьбу»? (с. 184).
[34]Цит. по: Соколов Б.В. Энциклопедия Булгаковская, с.119-120.
[35]Чудакова М.О. Жизнеописание Михаила Булгакова, с. 371.
[36]Цит. по: Черкашина М. Мастер и Татьяна.
[37]Цит. по: Соколов Б.В. Энциклопедия Булгаковская, с. 65.
[38]Булгаковы уже раньше, например, 22 апреля 1935 года, были гостями американского посольства.
[39]Gourg M. Mikhaïl Boulgakov, p. 200.
[40]Ibidem.
[41]Ibidem.
[42]Drawicz A. Mistrz i diabeł, s. 228.
[43]Gourg M. Mikhaïl Boulgakov, p. 200.
[44]Чудакова М.О. О мемуарах и мемуаристах: (Вместо послесловия). // Воспоминания о Михаиле Булгакове. М., 1988, с. 483.
[45]Комментарий М.Чудаковой к: Кизельгоф Т.Н. Годы молодости, с. 122.
[46]Катаев В.П. Алмазный мой венец. М.: Советский писатель, 1979, с. 218.
[47]Найман А. Рассказы о Анне Ахматовой. М.: АСТ; Зебра Е, 2008, с. 77.
[48]Далее следует описание найденного гранитного блока, который когда-то лежал на могиле Николая Гоголя. По желанию вдовы на нем выбили надпись: «Писатель Михаил Афанасьевич Булгаков. 1891–1940».
[49]Цит. по: Громова Н. Не цензурное. // Совершенно секретно, 2003, № 11, с. 20-21.
[50]Цит. по: W kręgu Wolanda. // Angora, 16.04.2000, nr 28, s. 25. Это перепечатка – при посредничестве еженедельника «Forum» - из газеты «La Stampa».
[51]Ibidem.
[52]Ibidem. См. также: Барков А. Роман Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита»: «вечно-верная любовь» или литературная мистификация. //www.pereplet.ru/text/barkov.html
[53]Цит. по: Безелянский Ю.Н. Вера, Надежда, Любовь…: Женские портреты. М., 1998, с. 467.
[54]См.: Карпинос И. «Здесь Маргариты ведьмами слывут…» // www.ikar.1a4.net/bulgakov.shtml
Komentarze
Prześlij komentarz