Лапик! Любимый! Не хулигань, не пей, не болей, не рожай… (Владимир Высоцкий)

Tego eseju nie ma w wydaniu rosyjskim Pożaru serca. Podobny los stał się udziałem tekstów poświęconych Wieniediktowi Jerofiejewowi i Nikołajowi Rubcowowi.

/

Tадеуш Климович

/

«Лапик! Любимый! Не хулигань, не пей, не болей, не рожай…» /

Владимир Высоцкий

/

Владимир Высоцкий.  https://www.osnmedia.ru/obshhestvo/milonov-vysotskij-byl-by-protiv-sovremennoj-elity/

/

 

Действующие лица

 

Владимир Высоцкий (1938–1980) –  актер; поэт, бард; третий муж Марины Влади.

 

Иза Жукова, в первом браке Мешкова, во втором браке Высоцкая (1937-2018) – актриса; первая жена (1960–1965) Владимира Высоцкого.

 

Людмила Абрамова, в первом браке Высоцкая, во втором браке Овчаренко (1939) – актриса; вторая жена (1965–1970) Владимира Высоцкого.

 

Аркадий (1962) и Никита (1964) Высоцкие – сыновья Владимира Высоцкого и Людмилы Абрамовой; старший сын – сценарист, младший – актер, режиссер и сценарист (в частности – «Высоцкий. Спасибо, что живой», 2011), а с 1996 года – директор Музея Высоцкого в Москве.

 

Марина Влади, настоящее имя Марина Катарин де Полякофф-Байдарофф (1938) – третья жена (1970–1980) Владимира Высоцкого. Французская актриса «[…] происходящая из семьи русских эмигрантов. В детстве выступала в балете Парижской оперы под псевдонимом Марина Версуа. На экране дебютировала в 1949. За роль в фильме "Перед потопом" А.Кайатта (1954) получила премию Сюзанн Бьяншетти. Наибольший успех принесли ей фильмы "Колдунья" А.Мишеля  (1955) и "Королева пчел" М.Феррери (1963, приз Каннского фестиваля). Кроме того, сыграла в фильмах: "Преступление и наказание" Ж.Лампэна (1956), "Фальстаф" О.Уэллса (1966), «Две или три вещи, которые я о ней знаю» Ж.-Л.Годара (1966), «Их двое» М.Месарош (1977), "Сплендор" Э.Сколи (1989)» (www.portalwiedzy.onet.pl/18160, haslo.html). Эту энциклопедическую справку стоит дополнить еще двумя фактами: сценарий «Колдуньи» был написан на основе повести «Олеся» Александра Куприна; Влади сыграла также в нескольких российских фильмах (например, в «Сюжете для небольшого рассказа» Сергея Юткевича она появилась в роли влюбленной в Чехова Лики Мизиновой).

 

Оксана Афанасьева (1960) – студентка Текстильного института (в настоящее время дизайнер театральных костюмов); последняя любвь Владимира Высоцкого.

 

 

В шестидесятые годы персонажами массового воображения миллионов советских людей стали дети оттепели: космонавт Юрий Гагарин, актер Алексей Баталов, певец Муслим Магомаев, писатели Василий Аксенов и Евгений Евтушенко, спортсмены Валерий Брумель и Валерий Воронин. Их обожали толпы, они были приемлемы для партийных властей. Они были нужны, поскольку добивались успехов, поскольку были молоды, красивы и улыбчивы. Именно их лица призваны были символизировать новую Россию, именно они стали поп-идолами России Хрущева и в советской мифологии обрели статус полубогов. Однако не все они устояли перед искушениями – ибо такова судьба звезд массовой культуры, ибо «так трудно быть богом» – сопутствующими функционированию в новом издании культа личности.

Такое случилось с Валерием Ворониным, которого все считали, наряду со Львом Яшиным, лучшим советским футболистом и называли в числе лучших европейских футболистов. Женщины, очарованные его красотой, называли его «советским Аленом Делоном» и боролись за его внимание. Мужчины (в том числе и начинающий актер Владимир Высоцкий), очарованные его игрой, называли его «советским Пеле» и приглашали в рестораны. Ни тем, ни другим Воронин никогда не отказывал. Часто после целой ночи, проведенной в дамско-мужском обществе, он играл, и, как всегда, был выдающимся спортсменом. Однажды он раньше, чем обычно, покинул очередной кабачок и с группой друзей оказался в окрестностях Ленинградского вокзала. Там ему в голову пришла идея, что ближайшие несколько десятков часов стоит провести на берегах Невы. При виде его начальник знаменитого экспресса «Красная Стрела» – не задавая глупых вопросов (билеты, деньги) – пришел в восторг, поместил его в свободном купе и позаботился о том, чтобы небожитель, игравший за «Торпедо», в пути не испытывал недостатка в достойных напитках и адекватных закусках. В Ленинграде соприкоснувшийся с неземным миром таксист – не задавая глупых вопросов (деньги) – отвез Воронина и его знакомых в лучшую в то время в городе гостиницу («Октябрьская»). Там тоже не задавали глупых вопросов (бронь, деньги) и немедленно предоставили апартаменты. Настроение всеобщей эйфории, охватившей «Октябрьскую», вылилось в шампанское и черную икру. Следующей ночью, удовлетворив свою жажду познания мира, путешественники сели (снова без билетов) в тот же самый экспресс «Красная Стрела» и благополучно вернулись в столицу. Начальник поезда в знак признательности получил от футболиста билет на матч СССР – Бразилия. Воронин ожидал, что он выйдет победителем из поединка с Пеле. Хозяева проиграли, и проиграл Валерий, пару раз поставленный своим великим соперником в комичное положение. После этих девяноста минут он понял, что ему никогда не сравняться с бразильским гением, и это было начало конца великого футболиста. Проиграл он и как плэйбой – попытка обольстить Софи Лорен закончилась полным провалом. Итальянская актриса его проигнорировала. В утешение осталась повторявшаяся всеми сплетня, одна из так называемых городских легенд (Urban Legends) – Валерий и Софи стали любовниками, каждую свободную минуту они проводят вместе в Сочи. Теперь в его жизни было все больше места для алкоголя и пьяных восторгов ресторанных клакеров и все меньше места для спорта. И однажды он заснул за рулем своей «Волги» (он с гордостью говорил: «Экспортный вариант»), а проснулся лишь после того, как въехал под грузовик. Он не имел права выжить, но выжил. Лицо, в которое он так любил вглядываться с нарцистическим восторгом, безвозвратно исчезло после отчаянных попыток хирургов реконструировать его череп. В отчаянии он вернулся на футбольное поле, но вскоре понял, что это конец. Забытый всеми – он уже не был нужен ни толпам, ни партии – он теперь выпрашивал выпивку в пивнушках. При себе у него всегда были паспорт и какой-нибудь стакан или банка. Удостоверение личности – чтобы убедить сомневающихся, что он тот самый знаменитый футболист, в посуду ему наливали водку. А когда уже перестала действовать магия имени, он начал ссылаться на знакомство с Володей. Умер он в мае 1984 года. На четыре года пережив очередного идола половины жителей СССР, за счет которого пил. Их обоих судьба одарила талантом, им обоим позволила познать вкус популярности и обоих – для равновесия – наделила необычайно исправно работавшим механизмом саморазрушения.

Владимир (Володя) Высоцкий – это не был гипнотизирующий женщин latin Lover, l’homme fatalé, как Дантес, Делон или Воронин, это не был обдарованный очарованием падшего ангела Slavic Lover, как пшенично-амурчатый Есенин. В учетной карточке, составленной для «Мосфильма» в 1974 году, он написал: «Рост – 170 см, вес – 70 кг, цвет волос – русый, цвет глаз – зеленый. Инструмент – гитара, рояль. Танец – да. Пение – да. Ставка в месяц – 150 руб., ставка за съемочный день – 40 руб.»[1]. Он не написал, что своим голосом покоряет слушательниц, как когда-то Маяковский, что необычайно творчески развивает один из программных лозунгов контркультуры шестидесятых годов («Sex, Drugs& Rock’n’Roll») и что звучит он теперь: «Vodka, Sex, Drugs& Ballads».

Начало, однако, было трудным – и то, которое в спальнях, и то, которое на сцене. Он не выделялся ни внешним видом (позже эти комплексы не имели для него большого значения, но женщин своей жизни он по-прежнему просил не вставать с ним рядом – они были выше), ни костюмом (он ужасно выглядел даже в каком-то «трофейном» пиджаке, прихваченном или купленном отцом, служившем в частях, оккупировавших Германию), ни голосом (он еще не умел пользоваться характерной хрипотцой), ни талантом (по окончании института он долго играл хвосты в спектаклях для детей[2]). Он остался бы еще одним гадким утенком (советская мутация периода поздней оттепели – посредственная игра на гитаре и пение; варианты: костер, туристские песни / капустник, городской фольклор, то есть чаще всего – «блатные» песни), если бы не сочинил первую мелодию и не написал к ней текст. Вся его жизнь делится на ту, банальную, анонимную, менее важную, утиную, до первого публичного концерта, и на эту, настоящую, лебединую, высоцкую, после.

«До» была первая девушка, первая любовь, первая жена, первая измена, первый ребенок.

Был такой советский обычай – выступающей звезде (певцу, писателю, актеру) публика могла задавать вопросы. На листочках. Анонимно, разумеется. Герой вечера, ясное дело, отвечал не на все. Выбирал, комментировал. 21 февраля 1980 года на концерте Высоцкого прозвучал вопрос: «Помните ли вы свою первую любовь?» Раздраженный, он ответил: «Я на вопросы из личной жизни не отвечаю – сколько раз женат, разведен и так далее. А по поводу "первой любви" – конечно, помню. Она же первая, как можно забыть?»[3] Говорят – а говорят люди хорошо осведомленные – это была Наташа Петрова, проживавшая по культовому адресу: Большой Каретный.

Больше, что не следует понимать как «все», известно о его первой жене. «Сюда, в квартиру на Первой Мещанской, 76, – рассказывает мать Владимира Нина Высоцкая, – однажды вечером Володя пришел с девушеой. Была гроза, дождь лил как из ведра.

– Мамочка, это Иза из нашей студии, она переждет у нас дождь… […]. Мы пили чай, Володя, как всегда, развлекал нас забавными историями. Так произошло мое первое знакомство с будущей женой моего Вовочки»[4].

Согласно другой, более достоверной версии, презентация выглядела совершенно иначе: «Познакомься, это моя жена»[5].

Иза Жукова родилась в городе Горьком (ныне – Нижний Новгород) в начале 1937 года. Родители согласились с предложением бабушки дать девочке имя Изабелла, но «[…] отец по дороге в загс забыл вторую половину, и осталось короткое и странное – Иза»[6]. В возрасте шестнадцати лет[7] она вышла замуж за двадцатипятилетнего брата одноклассницы, но вскоре она попала в студию МХАТа и почти что («почти что» я добавил по причине ребенка) забыла о каком-то там гражданине Мешкове. Его место в ее сердце вскоре занял некий господин В. После получения диплома весной 1958 года Изу распределили на работу в киевский театр имени Леси Украинки. Поначалу Высоцкий, все еще бывший студентом, каждую субботу ехал в Киев и возвращался в понедельник утром. С вокзала он ехал прямо на занятия. В марте 1960 года Жукова-Мешкова получила развод и 25 апреля вышла замуж за того, кто вскоре стал самым известным жителем Первой Мещанской[8].

Этим, в принципе, и закончилась история его брака. А всему виной были просторы империи. Ибо Владимира, когда он уже заквершил образование, взяли на работу в московский театр (имени А.Пушкина). Изе не удалось получить в нем место, и, обиженная, она в марте 1961 года поступила в театр в Ростове-на-Дону. Встречались они, разумеется, все реже, и общего у них становилось все меньше. В его жизни стали появляться другие женщины – первую измену звали Тамара и она была молодой актрисой. Приближался неизбежный разрыв, который «пришел как-то сам по себе: расстояние, время…»[9]. В середине шестидесятых годов (май 1965) суд принял решение о разводе. В том же году Жукова успела выйти замуж и родить сына. Она по-прежнему выступала в провинциальных театрах и дослужилась (или доигралась) до – такого желанного для советских актеров – звания «Заслуженный артист». Высоцкий мог об этом только мечтать. Ему всю жизнь предсказывали, что он – в лучшем случае – доиграется. Как в Ленинграде в 1961 году.

Он приехал туда на съемки фильма «713 просит посадки» (хороший вкус не позволяет мне вспомнить сюжет этой приключенческой картины). Ночевал он в «Европейской» и все свободное время проводил в ресторане гостиницы. В какой-то момент он переоценил как содержательность своего бумажника, так и силу своих кулаков. Мало того, что его вышвырнули на улицу, он еще посреди ночи – как честный человек – решил добыть деньги для оплаты счета за выпитое, съеденное и разбитое. Пьяный, потрепанный, в порванной рубашке, он подошел к первой же симпатичной девушке и попросил помочь. К счастью, она его узнала, но к несчастью, не располагала необходимой суммой; к счастью, она жила тоже в «Европейской», но к несчастью, никто из встретившихся постояльцев гостиницы не согласился дать ей в долг; к счастью, у нее на пальце был золотой перстень с аметистом – ценный, семейный, память о бабушке – который уже через минуту сыграл в ресторане роль залога. В течение следующих нескольких десятков часов ее жизнь шла уже безо всяких «но», от счастья к счастью, с перерывами на мегасчастья: вернулся Высоцкий (перстень, впрочем, тоже вернется), предложил ей пожениться, и утром они уже вместе поехали на студию[10]. Ибо как оказалось, симпатичную девушку с аметистом зовут Людмила Абрамова, она студентка ВГИКа[11] и дебютирует в фильме «713…» (сюжет которого, напомню, унижает интеллектуальную репутацию зрителя). Как окажется, институт она окончит в 1963 году, всегда будет подчеркивать, что она воспитанница известного режиссера Михаила Ромма, сыграет еще всего в двух фильмах, Владимир представит ее своей матери («– Мамочка, познакомься, это Люся Абрамова, и посмотри, какая она красивая»[12]), родит ему двоих сыновей[13]), разведется с прежним мужем (за которого вышла восмнадцатилетней) и 25 июля 1965 года станет женой мужчины в порванной рубашке[14].

Их любовь лучше всего чувствовала себя до свадьбы – опошленная чиновниками ЗАГСа, она умерла естественной смертью. Именно в период между той ночью в гостинице «Европейская» и днем регистрации брака были сказаны самые интимные слова и написаны самые нежные письма: «Люсик! […]. Лапик! Любимый! Не хулигань, не пей, не болей, не рожай и не переходи улицу в недозволенных местах, помни мои наказы и пиши. Целую»[15] (20 февраля 1962); «Солнышко! Я бумаге не доверяю хороших слов. Читай их между строк! Люблю тебя!»[16] (23 февраля 1962); «Люблю. Я – Высоцкий Владимир Семенович, по паспорту и в душе русский, женат, разведусь, обменяю комнату, буду с тобой [...] 24 года от роду. Влюблен. В тебя»[17] (4 марта 1962).

Но, однако, не любовь к Абрамовой или ранее к Жуковой, а четыре события 1964 года привели к рождению еще одной легенды массовой культуры.

Именно тогда Высоцкий начал выступать перед публикой и вскоре в глазах многих слушателей обрел статус нон-конформиста, артиста, далекого от любой исповедуемой в то время корректности. Официальные власти внесли значительный вклад в формирование его имиджа – артиста, который ими не признается, которого они в лучшем случае терпят,  хотя и не подвергают никаким репрессиям: разрешали организовывать концерты, но запрещали информировать о них; некоторые его песни попадали в фильмы, но пластинки с его записями не выпускались и он был приговорен к отсутствию в средствах массовой информации; полстраны говорило цитатами из Высоцкого, но сборники его текстов не издавались. В течение более чем десяти лет он балансировал на тончайшей нити, протянутой между официальной и неофициальной культурой, подцензурными изданиями и самиздатом. Так что он, совершено очевидно, был еще одним советским запретным плодом, но подаваемым – если сравнить хотя бы с судьбой Александра Галича – в версии light.

Именно тогда открылся Театр на Таганке, звездой первой величины в котором вскоре станет Высоцкий[18].

Именно тогда он впервые попал на лечение от алкоголизма. О его зависимости от алкоголя стали говорить сразу же после его прихода в Театр имени Пушкина. Одна из его ролей сводилась к проходу по сцене с большим барабаном. Во время одного из спектаклей – снова пьяный – он потерял равновесие и свалился в оркестровую яму, на сидевших там музыкантов. После 1964 года он еще много раз пытался (а еще чаще – его заставляли) порвать с дурной привычкой. 20 декабря 1965 года он писал, исполненный оптимизма, своему сердечному другу Игорю Кохановскому: «Письмо твое получил, будучи в алкогольной больнице, куда лег по настоянию дирекции своей после большого загула. Отдохнул, вылечился, на этот раз, по-моему, окончательно[...]»[19]. Это «окончательно» продолжалось, как говорят, больше года (он не пил даже пива и кваса[20]) и было самым долгим «окончательно» в истории его борьбы с алкоголизмом. Пили, как известно, в то время все – одни в похмельном состоянии шли на работу, другие навеселе с работы возвращались, и именно в конце шестидесятых годов окончательно сформировалась субкультура выпивки (ритуальные места, ритуальные жесты, ритуальные слова).Непьющие в любой среде не вызывали симпатии и были подозрительны. 28 декабря 1968 года Леонид Брежнев участвовал в Минске в праздновании 50-летия Советской Белоруссии. Во Дворце спорта состоялось торжественное заседание Центрального Комитета Коммунистической Партии Белоруссии, Верховного Совета и Совета Министров Белорусской Советской Социалистической Республики. На столах царил алкоголь. Брежнев пил исключительно мало, поскольку ему предстояло покинуть Минск раньше. На прощанье он сказал: «Я бы еще с вами посидел, но не могу, дела. А вы, товарищи, пейте, пейте! И смотрите за соседом, чтобы выливал рюмку до дна. А то вот товарищ Машеров наливает, а не пьет! Куда это годится, это никуда не годится!»[21]. Я знаю, что будь гражданин Высоцкий трезвым, как товарищ Машеров, он был бы лучшим мужем и отцом; не знаю, был бы он лучше как актер, или нет (несомненно, был бы более дисциплинированным работником), я знаю, что, избавленный от своих зависимостей, он, наверное, был бы еще жив и регулярно выступал в воскресных развлекательных программах канала «Россия», исполняя все время одну и ту же песню, которой хорошо аплодируется. Поэтому я предпочитаю пьяного Высоцкого трезвому Александру Розенбауму, талант которого уже давно перемолот жерновами шоу-бизнеса. К тому же вполне возможно, что в состоянии alkohol free иначе сформировался бы мир поэтического воображения автора «Охоты на волков». «Ошибаются, – писал Гастон Башляр, – когда воображают, что алкоголь просто возбуждает умственные способности. Он поистине создает эти способности. Он воплощается, так сказать, в того, кто делает усилие к самовыражению. Со всей очевидностью алкоголь – это фактор языка. Он обогащает словарь и освобождает синтаксис»[22].

Именно тогда – я в четвертый раз возвращаюсь к 1964 года – Высоцкий пытался совершить самоубийство[23]. Позже он еще несколько раз пытался покончить с собой: в конце шестидесятых годов (в гримерке, оставил прощальное письмо: «Очень прошу в моей смерти никого не винить»[24]), в 1974 году (в Минске, сначала он выковырял эспераль, а потом тот же нож хотел вонзить в грудь; дело кончилось наложением швов, по возвращении в Москву – неоценимый, как всегда, Склиф[25]) и, видимо, в 1975 году.

Оформление брака с Людмилой Абрамовой, разумеется, не имело никакого влияния на образ жизни Высоцкого. Теперь она постоянно, уже в качестве жены, была свидетельницей все более частых его алкогольных отрывов. Она знала также, что такие ночи ее муж проводит чаще всего в обществе других женщин. Страшнее всего было, как она рассказывала, ожидание его возвращения. Она боялась, что однажды она услышит: «Всё», и он уйдет навсегда. В утешение ей оставались письма, которые он писал из очередной гастрольной поездки – искренние, как послесвадебные письма Пушкина к Гончаровой, и прекрасные, как реклама стирального порошка или предвыборные программы: «Глядя на всех встречающихся мне баб, я с ними не якшаюсь, чужаюсь их, и понимаю, лапочка, всю массу твоих достоинств и горжусь, что ты моя жена… Романов, повторяю, нет. Ни платонических, ни плотоядных. Мне очень трудно, но я терплю и настоятельно рекомендую тебе то же самое»[26] (Одесса, 9 августа 1967). Возможно, на мгновение – вопреки всему – она верила им, и поэтому сделала все, чтобы спасти их союз. «Ее часто приглашали, – вспоминает Елена Щербиновская, – сниматься в кино, но она упорно отказывалась, боясь оставить дома детей, боясь не оказаться рядом с Володей в нужный момент. […] В конце концов отказалась от актерской карьеры и сменила профессию»[27]. Она была в шаге от святости, но в один прекрасный день, а может быть ночь, поняла, что останется в лучшем случае блаженной. На его море водки она могла ответить океаном слез, на его измены – предложением расстаться. У него уже, правда, был позади длившийся несколько лет роман с Ларисой Лужиной, с которой он познакомился на съемках фильма «Вертикаль» (1966) и которой он посвятил песню «Она была в Париже», но ее место уже заняла Татьяна Иваненко, студентка театрального училища (позже ее примут в Театр на Таганке), с которой он познакомился в аналогичных обстоятельствах. Эта любовь привла к рождению 26 сентября 1972 года дочери Анастасии (Насти). «У Володи была безумная любовь, – признавала предоставлявшая им квартиру Лужина. – Роман у них был красивый»[28].

После семи лет – семерка, как всем известно, приносит счастье – Людмила и Владимир признали, что об их союзе можно говорить исключительно в прошедшем времени. «Что случилось между ними, – признавалась несколько недоинформированная Нина Высоцкая, – я не знала, но в 1968 году они расстались. […]. Володя остался со мной, мы жили вдвоем до 1969 года…»[29]. Считается, что они распрощались в атмосфере взаимопонимания и, как утверждает Абрамова, «не было никаких выяснений, объяснений, ссор. А потом подошел срок развода в суде. Я лежала в больнице, но врач разрешил поехать, я чувствовала себя уже неплохо. Приехали в суд. Через пять минут развелись… Время до ужина в больнице у меня было, и Володя позвал меня на квартиру Нины Максимовны. Я пошла. Володя пел, долго пел, чуть на спектакль не опоздал. А Нина Максимовна слышала, что он поет, и ждала на лестнице…»[30].

Решение о разводе было оглашено 10 февраля 1970 года[31], и уже 1 декабря (наверное, я несколько перебрал с этим «уже», ибо бледно выглядит это почти десятимесячное «уже» рядом с однодневным «уже» Булгакова) он в третий раз стал молодоженом. Его избранница, впрочем, тоже, что, наверное, подтверждает принцип «Бог любит троицу». В церемонии – кроме главных героев – участвовали только свидетели: московский актер Всеволод Абдулов и французский журналист Макс Леон. Скромный свадебный прием состоялся в Москве, а необычайно пышный, организованный друзьями – в Тбилиси. Там спальню для молодой пары приготовил объект воздыханий Лили Брик – пол был усыпан фруктами, на кровати был разостлан старый шарф с приколотой карточкой «Сергей Параджанов» [32].

Молодожены первый раз встретились в июле 1967 года на Московском кинофестивале, но она была с мужем предыдущего разлива (Жан-Клод Бруйе был владельцем какой-то экзотической авиакомпании, до него был актер и режиссер Робер Оссен) и еще не обратила внимания на Володю[33]. Но двумя годами позже знаменитая звезда французского кино, Марина Влади, не устояла перед гитарой парня с Таганки. В Москву она приехала, ничего не предчцвствуя, влюбленная в одного румынского актера (его звали Кристя Аврам), для которого ее сердце – ибо она уже успела развестись – билось в ритме марша Мендельсона. Сбилось с ритма, когда в Доме Актера «краем глаза» она заметила, что к ней «[…] направляется невысокий, плохо одетый молодой человек. Я мельком смотрю на него, и только светло-серые глаза на миг привлекают мое внимание.[…]. А вокруг уже возобновился разговор. Ты не ешь, не пьешь – ты смотришь на меня.

– Наконец-то я встретил вас.

Эти первые произнесенные тобой слова смущают меня, я отвечаю тебе дежурными комплиментами по поводу спектакля […]» (В., 12)[34]. Она была, правда, смущена, но успела еще холодным взглядом оценить: «Ты некрасив, у тебя ничем не примечательная внешность […]» (В., 12), но, когда ситуация уже как будто под контролем – оказывается, что «[…] взгляд у тебя необыкновенный» (В., 12). Пораженная, очарованная и беззащитная, она уже все ему позволила: «сидишь у моих ног [как Есенин и Дункан – Т.К.] и поешь для меня одной. […]. И тут же, безо всякого перехода говоришь, что давно любишь меня. Как и любой актрисе, мне приходилось слышать подобные неуместные признания. Но твоими словами я по-настоящему взволнована. Я соглашаюсь встретиться с тобой на следующий день вечером в баре гостиницы "Москва", в которой живут участники фестиваля. В баре полно народу, меня окружили со всех сторон, но, как только ты появляешься, я бросаю своих знакомых, и мы идем танцевать. На каблуках я гораздо выше тебя, ты встаешь на цыпочки и шепчешь мне на ухо безумные слова. Я смеюсь, а потом уже совсем серьезно говорю, что ты – необыкновенный человек и с тобой интересно общаться, но я приехала всего на несколько дней, у меня очень сложная жизнь, трое детей, работа, требующая полной отдачи, и Москва далеко от Парижа… Ты отвечаешь, что у тебя самого – семья и дети, работа и слава, но все это не помешает мне стать твоей женой. Ошарашенная таким нахальством, я соглашаюсь увидеться с тобой завтра» (В., 11-12). Для читательниц, которые после двенадцати страниц «Прерванного полета» еще не были убеждены, что стоит быть так сразу пораженной, очарованной и беззащитной, Влади добавляет горсть дополнительных деталей: «Ты небольшого роста – метр семьдесят, но абсолютно пропорционален. Худые длинные ноги, очень узкий таз, слегка покатые плечи, удлиняющие фигуру, которая без этого была бы коренастой, потому что торс, как это часто бывает у русских, – очень мощный, мышцы короткие и круглые» (В., 55-56)[35]. 

Нет необходимости скрывать – воспоминания Марины должны быть снабжены предостережением, подобным тому, которое мы видим на упаковках сигарет, поскольку соприкосновение с кичем может быть убийственным для психического здоровья читателя. За претенциозным инфантильным повествованием скрывается несложный сюжет с отчетливо сформулированной идеей. Широко известная французская актриса знакомится с плохо одетым (и – это несомненно – плохо знакомого со столовыми приборами) русским артистом-самородком, Золушкой и Емелей в одном лице, которого она делает счастливым своей любовью. В будущем она будет покупать ему джинсы («[…] я потрясена тем, как счастливы эти люди получить рубашку, пластинку или белье из Парижа» (В., 24)), поспешно образовывать («Однажды вечером ты возвращаешься поздно, и по тому, как ты хлопаешь дверью, я чувствую, что ты нервничаешь. […]. "Это слишком! Ты представляешь, этот тип, этот француз – он все у меня тащит! Он пишет, как я, это чистый плагиат! […]. И переводчик мерзавец, не не постеснялся!"

Мне не удается прочесть ни слова, ты очень быстро пролистываешь страницы. […] Ты цитируешь мне куски, которые тебя больше всего возмущают. Я начинаю хохотать […], тот, кто приводит тебя в бешенство, не кто иной, как […] Артюр Рембо. Ты открываешь титульный лист и краснеешь от такого промаха» (В., 61)) и вводить в европейские и американские салоны.

 В тот первый вечер Высоцкий, несомненно, испытывал легкий мандраж, но прежде всего он чувствовал свое отчаянное положение, поскольку понял, что у него есть шанс – как некогда у Есенина (преуспевшего) и Воронина (не преуспевшего) – написать еще одну главу в советской мифологии, осуществить Soviet Dream. Во второй половине шестидесятых годов Влади, правда, уже утратила статус звезды (женщины в Европе перестали делать прически как у Марины – теперь они, в подражание Брижит Бардо, стали носить бюстгальтеры-«балконеты», которые в Польше даже назвали «бардотками»), но – к счастью для нее – до Москвы эта истина дойдет с опозданием. Я не знаю, когда, в свою очередь, она узнала, что в тот первый вечер ее обольщали по стандартной схеме, многократно проверенной и гарарантировавшей успех. Как рассказывал другой актер Таганки, Борис Хмельницкий, рецепт успеха у Высоцкого был несложен: «Как только в компании появлялась красивая девушка, он хватал гитару и пел до тех пор, пока красавица не растает…»[36].

На этот раз тоже. «Я знаю о тебе все – по крайней мере так мне кажется, – рассказывала всему свету Влади, – Ты очень сдержан, но все настойчивее ухаживаешь за мной. В один из осенних вечеров я прошу друзей оставить нас одних в доме. […]. Всей ночи нам не хватило, чтобы до конца понять глубину нашего чувства. Долгие месяцы заигрываний, лукавых взглядов и нежностей были как бы прелюдией к чему-то неизмеримо большему. Каждый нашел в другом недостающую половину. Мы тонем в бесконечном пространстве, где нет ничего, кроме любви. Наши дыхания стихают на мгновенье, чтобы слиться затем воедино в долгой жалобе вырвавшейся на волю любви. Нам по тридцать лет, у нас большой опыт жизни – несколько жен и мужей, пятеро сыновей на двоих, профессиональные успехи и неудачи, взлеты и падения, слава. А мы очарованы друг другом, как дети, впервые узнающие любовь. Ничто и никогда не сотрет из памяти те первые минуты бесконечной близости. На третий день на рассвете мы уходим из этого доброго дома. Мы вместе отныне и вовеки веков» (В., 16).

Потом были гостиницы (и нарушение действующих правил, ведущие к неизбежным конфликтам с персоналом), «кухонные кушетки» или «диваны в коридоре», «СВ», «каюта на судне» и сопровождающее эти свидания «смутное воспоминание о спешке и полная неудовлетворенность» (В., 17).

Советская Москва не жаловала бездомных любовников, но Высоцкий в течение первых месяцев пребывает в эйфории. Всем вокруг он рассказывает о новой любви, о том, как он боролся за благосклонность Влади с Женей Евтушенко, с Васей Аксеновым и еще с «каким-то режиссером с "Мосфильма"», но что при этом именно он стал избранником[37]. Он заново интерпретирует старый текст, герой которого рассказывает, что теперь у него «две жены, две Марины Влади»[38]. Слушатели, надо думать, искренне, поздравляют его (потому что им симпатичен Володя, потому что их охватывает патриотическая гордость), и поэтому для меня как-то неубедителен – может быть, немного ревновавший – Валерий Золотухин, записавший 4 октября 1969 года в дневнике: «Кумир нарушил правила игры. Любовь и роман с Мариной обернулись ему ненавистью толпы. Толпа не может простить ему измену с западной звездой»[39].

А звезда – ничего, что уже угасающая, но западная – при своих очередных приездах в Москву вживается в роль советской женщины («[…] я готовлю, навожу лоск, учусь бегать по магазинам, стоять на холоде в очередях за продуктами. Я хожу на колхозный рынок, где втридорога продают фрукты, овощи, мясо […]» (В., 18)[40]) и, как почти все русские женщины, пытается бороться с алкоголизмом любовника/мужа. Из Франции привозит «Эспераль»[41] и для примера просит подшить также себе, регулярно обыскивает квартиру на предмет алкоголя, прячет духи. А когда все это не помогает, то пьет вместе с ним, чтобы ему не приходилось выходить из дому в поисках водки и собутыльников. Ее миссия была обречена на поражение – Высоцкий нарушил монополию здравооханения на удаление «пружин» и исчезал на целые дни. «[…] Среди ночи я просыпаюсь,– пишет Влади или кто-то от ее имени. – […]. Тебя нет. Телефон настойчиво звонит […]. Я с трудом разбираю адрес, я не все поняла, мне страшно, я хватаю такси, бегом поднимаюсь по едва освещенной лестнице, где пахнет кошками. На последнем этаже дверь открыта, какая-то женщина ведет меня в комнату. Я вижу тебя. Ты лежишь на провалившемся диване и жалко морщишься. Пол уставлен бутылками и усеян окурками. На столе – газета вместо скатерти. На ней ели соленую рыбу. Несколько человек валяются по углам, я их не знаю. Ты пытаешься подняться, ты протягиваешь ко мне руки, я дрожу с головы до ног, я беру тебя в охапку и тащу домой» (В., 18-19).

Так что если кто и имел претензии к Высоцкому из-за его романа и брака с Мариной, то это были, прежде всего, именно те самые неудачники из поезда Москва – Петушки, сопровождавшие Гамлета с Таганки в его алкогольных погружениях, да дамы, квартиры которых были всегда для него открыты (например, актриса Лионелла Скирда-Пырьева), и которые на время этих пьяных безумных ночей могли почувствовать себя самыми важными в его жизни. «Марина стала действовать на него угнетающе, – писал в своих приукрашенных воспоминаниях Эдуард Володарский. – Он ужасно мучился под влиянием ее властной натуры. Ужасно властной. Тигриной. Очень эгоцентричной, зацикленной на себе самой. Волевая очень женщина. Мужик в юбке. Характер стальной. С ним бы никто не совладал. Женщина тем более справиться не смогла бы.А она справлялась. Поначалу. Разыскивала его по домам друзей с милицией. Сидим мы однажды утром, пьем, вдруг телефонный звонок – вбегает хозяйка квартиры и говорит нам, как революционерам-подпольщикам: "Володя, Эдик, смывайтесь! Сюда Марина едет с милицией!" Мы смывались. Минут через пятнадцать врывалась Марина и громовым голосом спрашивала: "Где он? Где этот мерзавец?!" Правда, Марина сама любила выпить. И могла выпить много. Когда Володя умер, она жила у нас месяца полтора, каждый день выпивала по пять бутылок шампанского и утром была бодрая и здоровая. И водку пила, не отказывалась. Но Володю любой ценой старалась вылечить»[42].

В отсутствие Влади (она довольно часто уезжала во Францию, и так, по большому счету, их брак был телефонным) не было уже никого, кто пытался бы с такой решимостью бороться за возвращение ее мужа в трезвое состояние. Те, кто был к нему наиболее благосклонен, уже давно перестали в это верить, многие годы, проведенные рядом с Высоцким, привили им жизненный прагматизм – надо примириться с пороком актера, но в экстренных ситуациях сделать все, чтобы поставить его на ноги. Применяли несколько инструкций по эксплуатации Владимира Семеновича. Самым простым и, пожалуй, самым эффективным было применение силы («Сидели в ВТО. Ему ужасно хотелось выпить немножко вина, а мы держали его по рукам и ногам»[43]), сторонники других – более утонченных – методов стремились скорее к минимализации последствий контактов артиста с алкогоглем  (вот реконструкция одной из таких акций: а) после концерта в Магадане Владимир напился до потери сознания; б) аэропорт находится на расстоянии 60 километров от центра; открытые окна в машине, плюс расстояние, приводят к тому,что в самолет попадает бард уже в полусознательном состоянии; в) провожающий вручает стюардессе бутылку коньяка и просит давать Володе в малых дозах, когда он будет начинать скандалить на борту; г) в аэропорту в Москве ценный пассажир выходит почти трезвым, может участвовать в вечернем спектакле – если, разумеется, до этого времени он не встретит какого-нибудь доброжелателя, который предложит ему «подкрепиться»).

А поскольку со своим идолом хотела поговорить по душам и воздать ему алкогольные почести почти вся Россия (за исключением еще не известного никому Горбачева и горстки дошкольников), добросовестному летописцу тех высокопроцентных времен не оставалось ничего иного, как скрупулезно записывать в дневнике: «Высоцкий снова в больнице. Отменен “Галилей”»[44] (30 мая 1968); «Сегодня возможна замена. Вчера Володя позволил себе несколько. […]. А […] перед “Антимирами” [Андрея Вознесенского – Т.К.] с друзьями шарахнул водки […]. “Озу” кое-как отчитал, а когда с лежачего положения стал подниматься, покачнулся и, если бы не Венька, не встал бы, грохнулся бы на спину… В дальнейших номерах пришлось его заменить […]»[45] (16 марта 1970); «Мне не нравится, что Володя выпивает. Сегодня в “Каме”: он – коньяк, я – пиво»[46](11 февраля 1971). В семидесятые годы зависимость Высоцкого трактуется в категориях анекдота уже, пожалуй, только Нагибиным (известным писателем и в течение некоторого времени мужем не менее известной поэтессы Беллы Ахмадулиной) и Володарским: «[…] Марина Влади проповедовала у нас на кухне превосходство женского онанизма над всеми остальными видами наслаждения. В разгар ее разглагольствования пришел Высоцкий, дал по роже и увел»[47]; «появляется Володька пьяный! Пришел поговорить и … еще выпить. Мы сидим у меня дома, пьем. Володя смотрит на часы и говорит: “Через три дня Мариночка прилетает”. Продолжаем гудеть. На следующий день Володя опять смотрит на часы: “Через два дня Марина прилетает. Надо бы ее встретить”. На третий день: “Через два часа эта сука прилетит!” Естественно, мы ее не встретили.»[48].

На следующий день после прибытия Марина отвезла мужа – как всегда в таких случаях – в Институт имени Склифосовского, где ему провели стандартную процедуру детоксикации его организма. Именно врачам этого института он обязан многкратными «чудесными к здоровью возвращениями» и «мертвенных век открытием» – что в переводе на язык больничной реальности означает, что там его реанимировали, а раз даже вырвали из объятий клинической смерти. Иногда актер попадал также в психиатрическую больницу имени Кащенко (на отделении для шизофреников отмечал свое 33-летие), иногда в пользующийся мрачной славой Институт судебной медицины имени Сербского, где в то время воцарилась мода на лечение, в процессе которого зависимым от алкоголя впрыскивали наркотики. Как позже оказалось, пожалуй, никто из пациентов не вступил на путь трезвости, но зато почти все начали протаптывать тропинки в бодлеровский искусственный рай. В том числе и Высоцкий, которому первую дозу морфина дал друживший с ним врач[49]. Говорят, все началось в середине семидесятых годов. В 1976 году – как излагает Марлена Зимна – 12 кубиков убивали голод на четыре, может быть, на пять часов, в марте 1980 – он жил благодаря 20 ампулам в день.

Так что он был еще одним неанонимным алкоголиком и наркоманом в галерее российских творческих личностей двадцатого века (от Брюсова до Венечки Ерофеева), а время от времени бывал также мужем своей жены, которая после нескольких лет супружества решила открыть для него (как Дункан Есенину) окно в мир. Ближе познакомиться с гниющим капитализмом Владимир Семенович смог только потому, что Марина в мае 1968 года вступила во Французскую коммунистическую партию. Так что теперь, когда начались легко предсказуемые сложности с получением загранпаспорта, Влади тут же употребила свое – извините за выражение – членство. По ее просьбе тогдашний генеральный секретарь ФКП Жорж Марше ходатайствовал перед товарищем, который был всем генсекам генсек, и Леонид Ильич Брежнев в своем великодушии распорядился вожделенный красный предмет выдать. Оставалось только сделать требуемое в таких случаях заявление («Я, Высоцкий Владимир Семенович, выезжающий во Францию, ознакомившись с основными правилами поведения советских граждан, выезжающих в капиталистические и развивающиеся страны, обязуюсь их выполнять и, находясь за границей, неуклонно соблюдать интересы Советского государства, строго хранить государственную тайну, быть безупречным в своем поведении, высоко держать честь и достоинство гражданина СССР»[50]) и 18 апреля 1973 года Высоцкие  – звучит-то как! – покинули Москву: «Поляки держат нас недолго, и, как только граница скрывается за деревьями, мы останавливаемся. […]. Мы уже по ту сторону границы, которой, думал ты, тебе никогда не пересечь. Мы увидим мир […]» (В., 72).

Как и его великие предшественники (Есенин, Маяковский – если ограничиться писателями двадцатого века), также и этот voyager не пережил «там» просветления («там» – во Франции, «там» – в Испании, «там» – в Канаде, «там» – в США, «там» – в Мексике и во многих других «там»). Как и те – он не рассматривал свое первое путешествие в категориях паломничества в мифическую неведомую землю, не предпринял попытки понять иные миры, иные цивилизации, иные культуры. Быть может потому, что это просто невозможно и что прав Самюэль Хантингтон, говоривший «[…] о принципиальной непереводимости культур. Цивилизации не могут вступить в диалог друг с другом, поскольку они говорят на разных языках. То, что для нас очевидно, например, идеи демократии, права человека, может быть совершенно неприемлемо в другой культуре. Культуры друг для друга непрозрачны взаимно непонятны»[51]. Быть может, потому, что Высоцкий, несмотря на всю свою независимость, был – впрочем, как и все мы, в те времена рожденные и дышавшие миазмами «цивилизации коммунизма» (определение Леопольда Тырманда) – заражен вирусом под названием homo sovieticusи с трудом терпел инаковость. Несомненно потому, что ему, как каждому артисту (не верьте их кокетству, когда они заверяют, что дело обстоит иначе), было необходимо непрестанное выражеие признания, знаки обожания со стороны публики, «поглаживания» (как сказал бы психолог Эрик Берн). На улицах советских городов он был обласкан, его узнавали, он был объектом светских сплетен, анализировали каждый его жест и каждое слово; во Франции же или в США он был еще одной фигурой из анонимной толпы (Чарльз Бронсон, у которого в несоответственное время и в несоответственном месте божественный Володя попросил автограф, отделался от него традиционной сакраментальной голливудской фразой: «Fuck off»). Правда, за железным занавесом выпускали его пластинки (пожалуй, самую известную записали в Париже, на ней он поет в сопровождении команды, предположительно в повседневной жизни выступавшей в каком-нибудь кабаке в русском стиле, типа «La Cantine Russe»), но у Боба Дилана или Саймона и Гарфункеля не было повода для того, чтобы хоть мгновенье чувствовать угрозу для своей популярности. Культ бога Владимира заканчивался на границе между Польшей и ГДР – те, что жили к западу от Свецка, верили в Готта Карела. На Avenue des Champs Élysée и на Sunset Boulevard он был безымянным шансонье и русским актером – что обескураживало, и мужем своей жены – что обескураживало вдвойне. Может быть, именно поэтому в 1978 году в Лос-Анджелесе появилась проблема, называемая импотенцией, о которой Марина Влади при первой же подвернувшейся оказии не преминула рассказать читателям своих воспоминаний: «Мы долго не виделись, но, встретившись наконец, мы засыпаем, нежно обнявшись – и только» (В., 144). Впрочем, все было не так: холод девушек из Лос-Анджелеса не распалял (как горячие взоры русских девушек), канадская самокрутка с марихуаной не брала (как советский морфин), сеанс у парижского ученика далай-ламы в силе тибетских методов борьбы с алкоголизмом не убеждал и уважения не пробуждал[52] (как смирительные рубашки, ремни и психотропные средства в психушке имени П.П.Кащенко), прижавшиеся друг к другу в танце геи из какого-нибудь нью-йоркского клуба симпатии не вызывали (как обнявшиеся настоящие мужчины в прокуренном московском гадюшнике). А еще бóльшую тоску у Высоцкого вызывала скука смертная мещанской нормальности, суть которой он выразил в четырех строчках на открытке из Испании, отправленной в 1975 или в 1976 году актеру Ивану Бортнику:

 

Скучаю, Ваня, я, кругом Испания, 

Они пьют горькую, лакают джин,

Без разумения и опасения,

Они же, Ванечка, все без пружин.

 

Впавший в отчаяние, обескураженный и отчужденный, он решил тамошнюю действительность, которую он не умел и не хотел понять, укротить и бездушному капитализму придать – в меру своих представлений – человеческое, российско-советское лицо. Для начала он принял, что алкоголь, влитый в себя «там», действует аналогично выпитому в аналогичном количестве «тут», и довольно быстро нашел среди эмигрантов практикующих алкоголиков, которые для пользы дела охотно участвовали в многосуточных vodka-jamboree. В декабре 1979 года Высоцкий был в дороге на Таити, приглашенный Буийе (напомню, предыдущим мужем Марины) на его очередное бракосочетание. Не долетел. Из Лос-Анджелеса он отправил Влади (которая добралась на место раньше) телеграмму с лаконичной, но печальной историей о трудностях при получении визы. А между тем он в течение двух недель не покидал дома одного музыканта[53]. В течение этих полутора десятков дней и ночей вместе с хозяином они пили и, возможно, пели, пили и, возможно, слушали музыку, пили и, возможно, разговаривали о женщинах, пили, и, возможно, любовались калифорнийскими восходами и закатами, пили и, возможно, тосковали по черноморским пляжам, пили и, возможно, оказались вне времени. И когда уже выпили последнюю бутылку «беленькой» в LA, то, возможно, между ними произошел разговор, похожий на следующий:

 

Один раз Максим спросил, в чем, по мнению Петра, заключается смысл дзена. 

–Дзен, – сказал Петр, любивший сравнения изящные, но недалекие, –это умение разлить два полных стакана водки из однои четвертинки.

– Из пустой, –добавил Василий.

Максим перевел взгляд на Федора.

 – И водку не выпить, –молвил Федор.

 Максим удовлетворенно кивнул головой, сказав:

– И в стаканы не разливать.

(В.Шинкарев. Туда-обратно) 

 

А потом Высоцкий улетел в Москву (с пересадками, как я полагаю).

Через полгода ему удалось добиться продолжавшейся несколько дней однородности непереводимых культур. 10 мая 1980 года уже пьяный Владимир Семенович вылетел в Париж. В самолете он выпил две бутылки коньяка и в бессознательном состоянии попал в Париже в психиатрическую клинику. Dansе macabre (Москва: алкоголь, Влади, больница; Париж: алкоголь, Влади, больница) был его предпоследней идеей в деле объединения Европы.

Последняя была значительно более утонченная и перверсивная. В семидесятые годы для понимания принципов функционирования советской экономики достаточно было знать одно несложное понятие: дефицит (в значении: дефицитный товар). Управляемые пропагандой граждане СССР примирились с таким положением, когда по важным причинам (угроза со стороны Запада, интернационалистская помощь другим странам) невозможно иметь все и сразу, и с тем, что их мудрым правителям приходится постоянно с тяжелым сердцем от имени всего общества выбирать: опубликовать ли собрание сочинений Дюма или Брежнева, отправить ли картошку из Белоруссии в Ленинград или в голодающую Польшу. Люди понимали также, что «дефицит» представляет собой глобальное явление и может проявляться по-разному: в западноевропейских всегда есть хлеб, но безработные умирают от голода; в американских салонах есть в постоянной продаже автомобили, но белые выродки издеваются над Анджелой Дэвис. Уже во время первого пребывания во Франции Высоцкий понял, что и эта страна имеет свой постыдный список дефицитных товаров, и решил – в рамках благодарности народу, приютившего родителей его любимой – это неблагоприятное положение постепенно изменить. С тех пор, выезжая в Париж, он брал с собой несколько (иногда больше десятка) телевизоров «Шилялис»[54] (которые известная актриса Марина В. тут же сдавала в комиссионный магазин), шкурки соболей, ювелирные изделия[55], произведения искусства. Родину своей жены Владимир Семенович поддерживал также финансами: гражданке Франции – каковой была известная актриса Марина В. – он передал гонорар (38000 USD, прописью: тридцать восемь тысяч долларов США), который получил за восемь концертов в Соединенных Штатах; иногда он брал с собой кого-нибудь и вместе с гостем (посланцем народа Парижа была всегда известная актриса Марина В.) в 1975-1976 годах совершал на теплоходе «Белоруссия» круизы по Средиземному морю. Высоцкий обожал эти путешествия, поскольку он был за границей, но в то же время среди своих, которые его узнавали, ценили и обласкивали. Ну и у него был статус VIP – прочие туристы осматривали портовые города из окон экскурсионного автобуса, а для товарища В. и его очаровательной супруги (и одновременно известной актрисы Марины В.) капитан заказывал автомобиль.

Запад научил его, в принципе, только одной, но очень важной, совершенно неопровержимой универсальной истине: автомобиль марки «Мерседес» лучше, чем автомобиль марки «Рено». И с тех пор он уже никогда не покупал автомобилей марки «Рено», потому что он знал, что лучше них автомобили марки «Мерседес».

Высоцкий понял также, что его место – в Союзе Советских Социалистических Республик, в стране, в которой у него есть свои зрители и слушатели, в которой мужчины мечтают выпить с ним водки, а женщины – провести с ним ночь. Не думаю, что он в какой-то момент серьезно думал об эмиграции или о том, чтобы нелегально остаться за границей (в особенности статус «невозвращенца» никогда его не привлекал). Он знал, что может дышать (жить, творить) только «тут», «там» у воздуха был иной, убийственный для него состав. Так что когда в песне «Нейтральная полоса» он пел «Ему и на фиг не нужна была чужая заграница» (иногда «на фиг» он заменял более крепким выражением), то по большому счету он думал о себе.

«Там» он пел бы для горстки (как Александр Галич), «тут» он гипнотизировал весь народ. Он был «по ту сторону добра и зла», JenseitsvonGutundBöse: милиционеры не реагировали на нарушение правил дорожного движения, на бензозаправках не требовали оплаты за горючее, таможенники не замечали соболиных шкурок (а также золота, старинных картин и новых телевизоров), тайные агенты приглашали на концерты, врачи воровали для него наркотики[56], а летчики «Аэрофлота» доставляли их в Париж (французские были слишком дорогие). В 1968 году Высоцкий пел на даче одного старика-пенсионера (который от других стариков-пенсионеров отличался тем, что его звали Никита Сергеевич Хрущев), а в семидесятые годы возник его кремлевский фан-клуб из трех человек – Галина Брежнева («Неоднократно Володя встречался с Галиной Брежневой,– писал Валерий Янклович, –. Он держал ее как бы на самый крайний случай»[57]), Юрий Чурбанов (муж Галины, с 1977 года замминистра внутренних дел) и Юрий Андропов – в то время шеф КГБ, позже генеральный секретарь партии («Высоцкого,– как заметил писатель Аркадий Львов, – очень любил Андропов, что в те времена было очень существенно. Образно говоря, это была не только королевская грамота, но и папская индульгенция, – ему наперёд всё прощалось. Высоцкий оказался неприкасаемым»[58]).

В рамках неписанного соглашения певец, в свою очередь, избегал прямого выражения своего мнения на темы табу. Это было состояние, комфортное для всех: его текстам приписывали смыслы, которых он в них мог и не закладывать, в кругах диссидентов (например, в Польше), а в официальном обращении тексты тривиализировали, сводя их к спортивно-альпинистскому прочтению; ему приписывали намерение свергнуть господствовавшую систему, а он сам подчеркивал на концертах свою лояльность и пресекал любые разговоры на политические темы. В одной из последних своих песен, «Я никогда не верил в миражи» (1979), он пел:

 

И я не отличался от невежд,

А если отличался – очень мало, –

Занозы не оставил Будапешт,

А Прага сердце мне не разорвала.

. . .

И нас хотя расстрелы не косили,

Но жили мы поднять не смея глаз, –

Мы тоже дети страшных лет России,

Безвременье вливало водку в нас.

 

Россию Высоцкий не хотел бросить еще и потому, что – как я уже упоминал – здесь он все еще оставался объектом (разумеется, все более мрачным) страсти.Многие красивые и знаменитые женщины по-прежнему почитали за честь записать в свою биографию роман с харизматичной творческой личностью. Среди женщин, более или менее тонко намекавших на то, что их с Высоцким что-то связывает, оказалась, в частности, начинающая скандалистка Наталья Медведева, написавшая в одном из своих стихотворений:

 

Лечь с тобой рядом

Скуки ради,

Влить в себя тяжесть

Тоски твоей

. . .

Делай со мной

Что хочешь,

Нутро –

Изнанкой выверни

Тело 

В судорогах пророчащих

Не прислушивайся

Просто

Вы…би![59]

 

Однако в последние годы жизни Высоцкого больше всего для него значила Оксана Афанасьева, студентка Текстильного института. Они встретились в каком-то административном помещении Театра на Таганке. У нее была назначена встреча с кем-то, он зашел за обещанными кому-то билетами. Некоторые утверждают, что это был 1977 год, другие – что 1978. Оксане было 18 лет, ему – 40. Я не хочу по-мещански считать, на сколько он был старше ее, и цитировать ученых психологов и сексологов, пишущих о мужских кризисах среднего возраста. Я хочу верить, что это была большая любовь. В течение нескольких недель – как и положено в настоящем романе – он добивался ее внимания: звонил, они договаривались о встречах, после спектаклей вместе шли куда-нибудь перекусить. И, наконец, однажды он пригласил ее на ужин к себе и, разумеется, что-то ей спел. Эта тающая во рту печенка и это  его голос… Теперь Оксана стала для него и Офелией, и Золушкой, и Галатеей. Уже последней. Она могла передвигаться только на такси (расплачиваясь его рублями), могла обувать только сапоги, купленные им (однокурсницы завидовали ей, что у нее семнадцать пар), могла надевать платья, сшитые только из материалов, которые он привез из Франции, была еденственной восемнадцатилетней в коммунистической России, которая могла покупать тоник в «Березке» за его доллары (за это она поплатилась – известное дело, незаконное владение иностранной валютой – беседой с одним невеселым товарищем из КГБ, который позже хотел на ней жениться), ставить напитки в холодильник, который он ей преподнес, и который стоял в квартире, обставленной за его деньги. «Содержания никакого не было», – заверяет при этом энергичная Оксана в интервью газете «Московский комсомолец» в ответ на предположение журналистки, что у нее было «приличное месячное содержание»[60], и я ей верю, потому что дама она уже солидная, и она, наверное, понимает, что говорит. Она также имела право огорчаться, когда без предупреждения приезжала в его квартиру на Малой Грузинской, д. 28/30, а двери ей открыала какая-то барышня, одетая лишь в рубашку мужчины, который заверял, что любит Афанасьеву больше жизни. К счастью, Влади всегда предупреждала о своих визитах, и благодаря этому Оксана покидала квартиру любовника всегда вполне одетая.

В конце семидесятых годов Высоцкий уже знал, что он должен в четвертый раз что-то изменить в своей брачной жизни. Сбили его с пути Жукова и Абрамова, и Влади тоже сбила с пути[61] – так что открыть новую главу в поисках мистического святого Грааля предстояло Афанасьевой. Нельзя было терять ни минуты: в воскресенье, 13 июля 1980 года он купил – в открытом по его просьбе ювелирном отделе какого-то универмага – пару обручальных колец и продолжал начатые ранее лихорадочные переговоры с несколькими священниками, которые могли бы согласиться обвенчать его. Как вспоминала годы спустя несостоявшаяся новобрачная:

 

Володя рвался обвенчаться…

– Володя, нас все равно не обвенчают. Ты же женат!

– Нет, давай! Обвенчаемся – и все![62].

 

У этой спешки были веские причины. Высоцкий понимал, что уже несколько лет он живет в кредит. Пару раз он уже обманул смерть и боялся, что в следующий раз не обманет ее своим голосом и не споит до потери сознания.

Все началось с, назалось бы, невинного визита к зубному врачу 4 апреля 1977 года – последствия неудачной стоматологической процедуры наложились на старые недомогания, и пациента пришлось реанимировать в Институте Склифосовского (диагноз: отек мозга, недостаточность печени и одной почки). Актер страдал галлюцинациями и не узнавал самых близких. Через два года (25 июля 1979) с Владимиром Семеновичем в Бухаре (Узбекистан) случилась клиническая смерть. Про эти гастроли рассказывает Станислав Алтунянц: «Высоцкий приехал, чтобы заработать деньги. Ему они были нужны позарез. Чтобы расплатиться с кредиторами, а также за дачу-дворец в Подмосковье – осуществленную мечту Марины Влади. Надо было расплатиться за мебель, которую Марина привезла из Лондона. Мебель, люстры, кровати, огромный холодильник, разную посуду, кухонные комбайны и т.д. Сложно предположить, что разорительные покупки могут доставить радость Высоцкому, который всю жизнь горбатился, адским трудом зарабатывая средства для ближних своих. […] Потому Высоцкий сразу согласился на гастроли в Узбекистане»[63]. Он почувствовал себя плохо уже во время одного из концертов, а приехав в гостиницу, потерял сознание. Сопровождавшие его Анатолий Федотов (его посредственный личный врач с задатками весьма приличного шарлатана) и Оксана Афанасьева начали делать искусственное дыхание. Еще раз помогло – Владимир открыл глаза и, гладя на девушку, сказал первые слова: «Я люблю тебя». Провидение даровало ему еще один год жизни. Ровно год.

Это был двенадцатимесячный кошмар – он пьет, потому что ему надо утопить хандру; он наркотизируется, потому что ему надо взбодрить себя перед выходом на сцену: он изменяет (Марине, Оксане), потому что в глазах все новых любовниц ищет любви и восхищения («Я узнаю – потому что все в конце концов узнается – о твоих многочисленных изменах. Просто больная от ревности, я не понимаю того, что все это – отчаянные попытки уцепиться за жизнь, доказать себе самому, что ты еще существуешь» (В., 145)); он чувствует себя одиноким, потому что уже не находит общего языка с другими актерами и подозревает их в зависти (демонов/моцартов никто не любит, поскольку они игнорируют мир, в котором царят сальери)[64]; чувствует себя загнанным в угол, потому что идет следствие по делу о нелегальных доходах от концертов[65].

В его «хронику предсказанной смерти» судьба вписывала все новые события, которые теперь, много лет спустя, прочитываются как знаки, предвестники, символы, и у семиотиков работы выше головы.

Новый Год (1980) он встречал с группой друзей на своей еще не законченной подмосковной даче. К утру на него напал голод, и под предлогом того, что надо отвезти товарища на утренний спектакль, он отправился на «Мерседесе» в Москву за своими райскими уколами. Пьяный, игнорируя огни (которые на перекрестках) и знаки (дорожные), он мчался со скоростью 200 километров в час на встречу – нет, еще не со смертью – с троллейбусом. Сам он (как всегда) вышел невредимым, другие с не очень тяжелыми телесными повреждениями, попали в больницу. Больше всех пострадал автомобиль, теперь ожидавший ремонта в обществе ранее разбитого другого «Мерседеса».

Несколькими днями позже улетела в Париж Марина. Она знала, что скоро встретится с мужем и его «Шилялисами» во Франции; она не знала (не догадывалась? не предчувствовала? не верила снам? не прислушивалась к биению сердца?), что в Москву она вернется только лишь на его похороны.

Но это уже потом, через некоторое время, а пока что Высоцкий в марте – у него впереди еще четыре месяца жизни – прибыл с регулярным визитом к жене. Все было как всегда – она наверняка надоедала ему беседами о фатальных последствиях питья водки, а он тут же встречался со своим хорошим другом, ленинградским эмигрантом, небанальным художником Михаилом Шемякиным (тем, что изваял памятник Петру I, установленный в Петропавловской крепости), чтобы проверить, права ли Марина. Она была права. Используя эти минуты его слабости после водки, она начала вести какой-то проникновенный рассказ о вреде инъекций. Подействовало. В апреле Владимир Семенович договаривается в Склифе об антинаркотическом лечении (уже втором за последние несколько месяцев) – на этот раз он проходит двухдневную (двадцать третьего и двадцать четвертого) «чистку крови». Гемодиализ не остановил отсчет – поэт умрет через три месяца.

В мае был сначала Париж (уже упоминавшийся, психиатрический). А я, ничего об этом не ведая, купил билет на вроцлавские гастроли Театра на Таганке и радовался, как дурак, что увижу идола моего поколения (уже не помню, в «Гамлете» или в «Вишневом саде»). «По причине болезни актера» (ну, должно быть, у него и похмелье, подумал я) – мне это не дано было осуществить. Значительно позже я узнал, что Высоцкий прямо из Парижа полетел сначала меньше чем на сутки в Москву – утешить Оксану (у нее умер отец) и, прежде всего, получить новую партию наркотиков. Вскоре он присоединился к Любимову, Демидовой, Золотухину и другим. Увы, в это время Таганка уже перебралась в Варшаву. В конце месяца Владимир еще раз у Влади (и на этот раз майско-июньский Париж такой же, как и мартовский), 11 июня вылетает к знакомым в ФРГ, где ведет переговоры о планируемых концертах в США, 12 июня выезжает поездом на родину и по дороге напивается с таможенниками в Бресте. На то, чтобы наслаждаться жизнью, у него оставалось еще шесть недель.

В июне он чувствует себя ужасно, но у него огромные долги (как минимум 30 000 рублей), поэтому он постоянно концертирует. 18 июня он начал рассчитанную на несколько дней убийственную серию в Калининграде (каждый день пять концертов), которую он бы не выдержал без благосклонности местного здравоохранения. Врачи из скорой помощи много раз появлялись за кулисами с поддерживающими средствами (официальная версия: витамины), но даже и они были бессильны, когда начались легко предсказуемые проблемы с голосом. На последнем концерте (22 июня) Высоцкий уже не мог петь – пятитысячный зрительный зал согласился, чтобы он вышел без гитары. В течение часа он рассказывал, декламировал свои тексты (но также и монолог Гамлета), отвечал на вопросы слушателей. В какой-то момент, прочитав очередную записку, полученную из зала, он неожиданно вышел. Кто-то написал: «Кончай трепаться – пой!»[66]. Его калининградский гонорар составил 6000 рублей.

Старый немецкий Кёнигсберг остался в биографии поющего поэта и еще по одной причине – там его принудили к роману. Красивая и загадочная Марина – как и положено настоящей русской женщине – уже много лет мечтала о том, чтобы стать любовницейВолоди. Теперь, когда он был на расстоянии вытянутой руки, она решила его завоевать. Лицам из ближайшего окружения артиста (наверняка его сопровождал Федотов) она сделала ценное предложение: если Владимир Семенович согласится познакомиться с ней, то она отблагодарит его наркотиками, которые достанет через мужа-врача. Не знаю, откуда она узнала о его зависимости, не знаю, насколько посвящен был в эту сделку ее почтенный супруг, и не знаю, какова была первая реакция Высоцкого. Возможно, он сказал по-французски: «Oui», возможно, по-английски: «Yes» (или «Deal»), а может быть по-русски: «Ну и бля!» Речь не о его языковых предпочтениях – главное, что он согласился. Она от радости добавила в качестве бонуса гражданину В.С.В. медицинское обследование (известно, кем проделанное). Диагноз был до боли откровенный (так что доктор, видимо, что-то подозревал): «Живой труп». Докторша была явно иного мнения, поскольку через пару дней появилась в Москве, где по непонятным причинам была очень холодно принята Оксаной Афанасьевой.

Это соперничество дам шло уже вне сознания барда, который в это время был близок к достижению состояния абсолютной нирваны – сразу же по возвращении из Калининграда он впал в такой запой, что привел в остолбенение даже своих сотоварищей, а они ведь не из одной винокурни водку пили и были привычны ко всяческим алкогольным экстравагантностям. День он начинал с того, что вливал сорокапроцентное содержимое бутылки в какой-нибудь сосуд, который тут же опоражнивал в один присест; заканчивал он день двумя бутылками шампанского. Освободившийся от повседневных забот, он, наверное, не слишком долго держал в голове известие о смерти сестры Марины Влади. Ее звали Одиль Версуа, она тоже была актрисой и умерла 23 июня.

В июльской жизни Высоцкого все уже последнее: последний концерт (шестнадцатого в Калининграде, но уже в подмосковном), последний Гамлет (восемнадцатого, с врачем, колющим его в грим-уборной каким-то изобретением), последний выход из дома (двадцать третьего), последние приготовления к отъезду в Париж (двадцать третьего: получение паспорта, приобретение билета на самолет), последний звонок Марине (двадцать третьего), последний полет во Францию (двадцать девятого). Нет, Провидение отменило этот рейс и сократило месяц на несколько дней. В замен оно предложило тоже нечто последнее, божественную last minute – Смерть.

Тот июль в Москве был месяцем особого внимания – из города вымели проституток (которых, как известно, в Советском Союзе не было), наркоманов (которых, как известно…), голубых птичек (которых, как известно…) и всех не имеющих прописки (такие, к сожалению, встречались), производили профилактические аресты, милиционеры валились с ног от усталости, заботясь о порядке на улицах, а «топтуны» становились передовиками труда, вынюхивая сокровенное в человеческих умах и душах. Перед лицом так хорошо вооруженного Добра у Зла не оставалось ни малейших шансов. Гуманизм еще раз триумфовал: 19 июля 1980 года в этом самом чистом среди чистых городов Леонид Брежнев открыл очередные Олимпийские игры и заодно обрек на смерть одного наркомана с Малой Грузинской, который так любил спорт.

Запуганные врачи и аптекари по-прежнему любят Высоцкого, но теперь никто не хочет рисковать – и они закрывают перед ним свои наркотические сокровищницы и просят продержаться до 3 августа. Федотов дает ему какие-то успокоительные средства, сочувствующие друзья – стакан водки, и только Оксана сначала ничего не понимает. «Я сказала,– вспоминает она годы спустя тот понедельник, 21 июля, – “Все! Я ухожу”. […]. Я оделась, выскочила на улицу… Смотрю, Володя висит на руках, держится за прутья решетки! Не помню, как я взлетела на восьмой этаж, как мы с Ваней [Бортником – Т.К.] вытащили Володю»[67].

Было принято решение не оставлять его одного. Когда Владимир достаточно спокойно пережил вторник, а в среду справился с получением паспорта и билета, посчитали, что самое худшее уже позади. Гордый Анатолий Федотов поехал в Институт Склифосовского, вероятно, за хлоралгидратом (chloralhydras), средством успокоительно-снотворного действия. Однако еще в тот же день, нафаршированный лекарствами своим придворным медиком, Высоцкий потерял сознание. Наступила потеря физиологических реакций, но никто не хочет принять решение отвезти его в больницу на реанимацию. Опасаются, что на этот раз не удастся скрыть его зависимость, что начнется следствие, которое затронет многих из них. Отец поэта, между нами говоря – отвратительная тварь (классическое порождение советский обывательщины), когда спросили его мнение, одобрил это решение и добавил, что ему было бы стыдно перед Родиной за сына-наркомана. Присутствующие, чтобы подавить угрызения совести, убеждают друг друга: у Владимира Семеновича здоровье крепкое, он еще раз выкарабкается. Как будто в подтверждение этих слов их друг приходит в сознание, пытается говорить и даже переходит из комнаты в кухню. Грозится, что тот, кто позвонит в скорую, перестанет быть ему другом. Все видят, как он мучается, но легко поддаются его шантажу, потому что все еще верят в «хэппи-энд». В бессмертие умирающего. В течение следующих нескольких десятков часов положение не меняется, своей абсурдностью оно напоминает мне другие печально известные случаи – умирание Элвиса Пресли в Мемфисе (1977) и Майкла Джексона в Лос-Анджелесе (2009): через квартиру проходят толпы людей, которые стараются ободрить стонущего в комнате хозяина и в кухне пьют за его здоровье, коновал дает ему все новые лекарства, доброжелатели подсовывают спиртное, Афанасьева покупает на рынке клубнику и дает ему со сливками. Так прошли первый день, первая ночь и второй день. В ночь с четверга на пятницу Федотов предлагает Оксане отдохнуть, а он посидит с Володей. Смертельно уставшая девушка тут же заснула, а минутой позже погрузился в пьяный сон доктор Анатолий.

Когда они проснулись, Владимир Семенович Высоцкий был уже мертв. Он умер 25 июля 1980 года, между тремя часами ночи и половиной пятого утра.

В квартиру на Млой Грузинской возвращаются вызванные Федотовым участники посиделок последних часов. Прежде всего, они старательно ликвидируют все следы, которые могли бы свидетельствовать о зависимости хозяина от наркотиков, а потом уже в роли скорбящих устраивают довольно продолжительную фотосессию, по очереди позируя с покойным (некоторые из этих фотографий теперь можно купить на интернет-аукционах). Наконец кто-то извещает скорую. Прибывший врач в качестве официальной причины смерти указал «острую недостаточность системы кровообращения» (на самом деле: запавший язык привел к блокированию дыхательных путей и удушью) и принял к сведению, что родители покойного – к неописуемой радости всех присутствовавших – не выражают согласия на вскрытие тела.

Прилетает Марина Влади, холодным взглядом окидывает предпохоронную советскую суету и пытается придать ей новый ритуальный ритм. Она лично делает посмертную маску мужа; соглашается на проведение операции, напоминающей бальзамирование (врачи, разумеется, из Института Склифосовского, вводят в сосуды покойного формалин); добивается (безуспешно) изъятия сердца, которое она хотела бы взять с собой в Париж; упаковывает рукописи[68] и принимает еще несколько более или менее важных решений. «Она велела продать, – пишет Марек Юркович, – два автомобиля Высоцкого. Деньги идут на уплату его долгов. Распоряжается продать дачу. Раздает его личные вещи. Хочет передать квартиру Высоцкого его матери. Когда при этом появляются трудности, пишет письмо с просьбой к Брежневу. Один из его секретарей, Виктор Суходрев, передал письмо адресату. "Он действительно это сделал, и вопрос был быстро улажен", – вспоминает один из друзей Высоцкого. Очевидно, в это время в голове Марины возникает также идея создания фонда, который занялся бы распределением авторских отчислений между его наследниками. Тогда всем идея показалась чудачеством. Высоцкий в то время не получал никаких авторских отчислений, впрочем, он вообще не придавал большого значения деньгам. Сейчас деньги от авторских отчислений текут рекой»[69].

Для Семена Высоцкого самым важным было похоронить сына на Новодевичьем кладбище, но это оказалось невозможно. Были приведены в действие практически все знакомства, но и они не подействовали. Тогда вспомнили о Галине Брежневой, покровительнице поэта, к которой следовало обращаться в крайнем случае. Посчитали, что такой крайний случай как раз настал, но тут оказалось, что дочери генсека нет в Москве, и к тому же с ней никак не связаться (даже у нее не было еще сотового телефона). Так что Высоцкому-отцу пришлось с тяжелым сердцем согласиться на менее престижное Ваганьковское кладбище. Однако Семен Владимирович пережил и свои минуты радости – к сыну и после смерти отнеслись как к VIP-у: похоронили, как пишет Валерий Перевозчиков, в правительственном гробу (изделие № 6, в жаргоне - «шестерка»; в таком же через пару лет будет похоронен Брежнев), могильщики выкопали, как говорят, более глубокую могилу, чтобы тело покойного дольше оставалось ненарушенным, а в подробно расписанном сценарии похорон «ответственным за крышку гроба» был назначен сам Валерий Золотухин.

Однако не актер с Таганки был главной звездой траурных мероприятий, а мифоманка Марина Влади. Из ее книги складывается впечатление, что эта церемония могла бы состояться даже без покойника, но не без нее: «Я смотрю на твое лицо, я немного загримировала тебя, потому что сегодня утром на рассвете лицо показалось мне совсем белым» (В., 165), «Я смотрю вокруг, впечатление, что я снимаюсь в фильме и сцена закончится сейчас коротким режиссерским "стоп!"» (В., 165), «Я последняя наклоняюсь над тобой, прикасаюсь ко лбу, к губам. Закрывают крышку. Удары молотка звучат в тишине. Гроб опускают в могилу, я бросаю туда белую розу и отворачиваюсь. Теперь надо будет жить без тебя» (В., 165).

В своих воспоминаниях она теплая, лиричная и травмированная, думает о себе: «[…] я – твоя вдова, обессиленная горем» (В., 175), и преисполнена молитвенной сосредоточенности. А было иначе. После возвращения с похорон, злая на весь мир – потому что только тут до нее дошло, сколько женщин претендует на роль самой большой любви Высоцкого – она, как говорят, сказала: «Ужас! Что это за бляди! Сейчас все сразу станут Володиными женами!»[70].

Не нарушил принятых правил (в том числе и стилистических) Шемякин, изваявший 29 июля в Париже графоманский текст, оду в ее честь: «Сейчас, думая и говоря о Высоцком, я не могу не думать и не говорить о Марине Влади, его жене и истинном друге. Двенадцать лет прожила она с ним и отдавала все эти годы ему все, что могла. И всем, что Владимир Высоцкий создал за эти двенадцать лет, он во многом обязан ей. Наверное, не будь Марины, Высоцкий ушел бы от нас еще раньше. Я чту и люблю ее, и образ Володи неразрывно связан в моей памяти с этой удивительной женщиной. Спасибо тебе, Марина, от всех нас, от России – за Володю, за тебя – спасибо»[71].

Смерть Высоцкого породила как минимум две легенды. Первую создали романтики – актера похоронили в костюме Гамлета (между тем костюм экспонировался в кабинете Любимова); вторую – шизофреники (Высоцкий был убит сотрудничавшим с КГБ Федотовым[72], поскольку власти опасались, что на этот раз бард уже не вернется из Франции к родному пепелищу).

После похорон, когда уже прошло похмелье, высохли слезы и увяли цветы, надо было начать жить без Володи. Всем это как-то удалось.

Марина – «вдова, обессиленная горем»– продолжает играть (в театре и в кино), продолжает выходить замуж (за онколога Леона Шварценберга, который был старше ее на 15 лет, некоторое время – министра здравоохранения, умершего в 2003 году – с которым она познакомилась, когда искала врача для Андрея Тарковского) и продолжает помнить о Володе. Но редко посещает его могилу, потому что памятник вдове не нравится. Поэтому она поставила свой, частный, и назвала его «Владимир или Прерванный полет». Никита Высоцкий в беседе с Галиной Мурсалиевой сказал, что после прочтения книги Влади хотел подать на автора в суд, но потом передумал, поскольку «начали бы выплывать такие грязные вещи, что…»[73].

Анатолий Федотов, терзаемый, должно быть, угрызениями совести, сознательно устроил себе алкогольно-наркотический ад, через который прошел его подопечный, и умер в 1992 году.

Последняя любовь Высоцкого теперь разрабатывает театральные костюмы и уже давно сменила фамилию. Через два года после смерти Владимира она вышла замуж за новую звезду Театра на Таганке – Леонида Ярмольника, который не алкоголик и не наркоман, так что в знак благодарности Оксана родила ему в 1983 году дочь Александру.

А я читаю себе о развитии психофармакологии во второй половине ХХ века и жалею, что прозак появился лишь в 1987 году. Если бы его дали тогда, в июле восьмидесятого года, он бы повысил «уровень серотонина», поддержал «хорошее самочувствие», усилил «чувство защищенности»[74], подавил депрессию и позволил бы как-то продержаться во время этих несчастных игр. Но я знаю также, что такая доза счастья убила бы в Высоцком чуткость художника, и тогда у меня проходит обида на судьбу.

---

[1]Цит. по: Демидова А. Владимир Высоцкий, каким знаю и люблю. М.: Союз театральных деятелей РСФСР, 1989, с. 20.

[2]См. Солдатенков П. Владимир Высоцкий. М.; Смоленск, 1999, с. 153. О явлении театральной студии в России см.: Osińska K. Studio w rosyjskiej kulturze teatralnej XXwieku. Warszawa, 1997. В современной России – так же, как и сорок лет назад – дипломированным актером можно стать, окончив одно из театрально-кинематографических учебных заведений или одну из школ-студий, функционирующих при некоторых театрах.

[3]Цит. по: Сушко Ю.М. «Ходил в меня влюбленный весь слабый женский пол…»: Женщины в жизни Владимира Высоцкого. М., 2005, с. 7.

[4]Высоцкая Н.М. «Дом на Первой Мещанской, в конце» // Старатель. Еще о Высоцком: Сборник воспоминаний. М., 1994, с. 53.

[5]Цит. по: Сушко Ю.М. «Ходил в меня влюбленный…», с. 19.

[6]Высоцкая И.М. Короткое счастье на всю жизнь. // Старатель. Еще о Высоцком: Сборник воспоминаний. М., 1994, с. 88.

[7]В это время в Советском Союзе можно было заключить брак, разумеется, после достижения возраста 18 лет. Так что либо Иза получила специальное разрешение, либо до достижения совершеннолетия была «гражданской женой», т.е. сожительницей.

[8]Установление основных фактов затруднительно, как будто речь идет о писателе семнадцатого века. Например, Федор Раззаков («Жизнь и смерть Владимира Высоцкого». М.: Альтекс, 1994) сообщает, что Высоцкий познакомился с Изой в 1956 году, осенью 1957 они стали жить вместе, а в мае 1958 поженились. Другие, в свою очередь, доказывают, что для Изы это был третий, а не второй брак. Это как раз не имело большого значения для влюбленного студента. Ну и это было «до».

[9]Высоцкая Н.М. «Дом на Первой Мещанской, в конце», с. 54.

[10]Я излагаю интервью, данное Л.Абрамовой 24 мая 1990 года. В кн.: Факты его биографии: Людмила Абрамова о Владимире Высоцком. М.: Россия молодая, 1991, с. 6.

[11]ВГИК – Всесоюзный государственный институт кинематографии.

[12]Высоцкая Н.М. «Дом на Первой Мещанской, в конце», с. 54-55.

[13]Со свойственным ей тактом рождение Аркадия и Никиты прокомментирует Марина Влади в «Прерванном полете»: «В начале нашей совместной жизни ты мечтал о ребенке. Рождение двух сыновей, навязанное хитростями твоей жены, которая сообщала тебе об этом лишь тогда, когда уже было поздно что-либо предпринимать, привело тебя в отчаяние. Я же просто запрограммировала рождение сыновей, почти что день в день, я боролась во Франции за право супружеских пар иметь желанных, а не случайных детей  и никогда не соглашалась родить ребенка – заложника нашей жизни» – Влади М. Владимир, или Прерванный полет. / Пер. М.Влади и Ю.Абдуловой. М.: Прогресс, 1989, с. 65; далее в основном тексте: В.

[14]Попутно капелька мистики: в другой день 25 июля Высоцкий переживет клиническую смерть, а еще в один – умрет.

[15]Факты его биографии, с. 48-49.

[16]Там же, с. 50.

[17]Там же, с. 54. Что Высоцкий собирался сделать с адресатом «в возрасте 24 лет» мы не узнаем, поскольку в русском издании появился знак (квадратные скобки), сигнализирующий опущение фрагмента оригинала письма.Жаль,  что не сохранились письма, написанные Людмилой. В течение какого-то времени их хранила Нина Высоцкая, а затем вернула отправительнице. В 1976 году Абрамова перед переездом в новую квартиру уничтожила все письма: «Читаю и думаю: Господи, какая же глупая баба их написала! Страшно читать! Раз – и на куски! А теперь жутко жалею – глупая или не глупая, но там же были такие мелочи, такие детали… Жалко». Там же, с. 48.

[18]Я полагаю, что миф, созданный вне театра (еще одно воплощение «поэта, отмеченного проклятием»), имел существенное влияние на формирование мнения о его актерских способностях. Лишь немногие могли устоять перед магией легенды. Андрей Тарковский, для которого Высоцкий оставался исключительным явлением русской культуры, сказал однажды: «Актер он неважный», а после того, как посмотрел «Гамлета», добавил: «Когда он выходит на сцену с гитарой, мне делается за него стыдно». Цит. по: Карапетян Д. Владимир Высоцкий: Воспоминания. М.: Захаров, 2008, с. 66.

[19]Кохановский И. «Письма Высоцкого» и другие репортажи по радио «Свобода». М.: Физкультура и спорт, 1993, с. 7.

[20]См.: Сушко Ю.М. «Ходил в меня влюбленный…», с. 99.

[21]Цит. по: Раззаков Ф. Жизнь и смерть Владимира Высоцкого, с. 80. Петр Машеров (1918–1980) – с 1965 года первый секретарь ЦК КПБ.

[22]Башляр Г. Психоанализ огня. М.: Гнозис, 1993, с. 118.

[23]Об этом эпизоде его биографии упоминает Марлена Зимна (Zimna M. Wysocki – dwie lub trzy rzeczy, które o nim wiem. Koszalin, 1998, s. 70; в русском переводе: Зимна М. Высоцкий – две или три вещи, которые я о нем знаю. Ростов-на-Дону: Феникс, 2007). Подробнне обстоятельства излагает Ф.И.Раззаков: «На майские праздники наш герой сильно загулял с друзьями и как-то вечером, возвращаясь домой, был задержан милиционерами. Те препроводили его в вытрезвитель. Высоцкий идти туда не желал, активно сопротивлялся и всю дорогу твердил, что он актер, что снимается в кино. Стражи порядка в ответ скалились: “Что-то мы тебя ни в одном фильме не видели”. И так достали Высоцкого своими издевками по поводу его неузнаваемости, что уже в вытрезвителе он выдернул из брюк ремень и захотел повеситься. Спасло его чудо. В тот самый момент, когда петля захлестнула шею, в камеру зашел пожилой старшина. Он и вынул уже задыхавшегося самоубийцу из петли» (Раззаков Ф.И. Владимир Высоцкий: Козырь в тайной войне. М.: Эксмо, 2009, с. 67-68).

[24]Цит. по: Новиков В.И. Высоцкий. М.: Молодая гвардия, 2003, с. 109.

[25]Там же, с. 225. «Склиф» – Институт имени Склифосовского (Московский научно-исследовательский институт скорой помощи имени Н.В.Склифосовского). И тогда, и сейчас – одна из наиболее престижных московских больниц, в которой Высоцкому полагалась бы карта постоянного клиента. В знак признательности он выступал с концертами для персонала (например, в 1974 году). 

[26]Цит. по: Сушко Ю.М. «Ходил в меня влюбленный…», с. 88.

[27]Щербиновская Е. В начале шестидесятых. // Старатель, с. 130.

[28]Цит. по: Сушко Ю.М. «Ходил в меня влюбленный…», с. 225. Улица приписывала ему также роман с Пугачевой. Безосновательно. Они были друзьями, только друзьями. Просто он ей не нравился, а Алла – как сказал один из ее знакомых – «всю жизнь любила красивых мужиков». Цит. по: Сушко Ю.М. «Ходил в меня влюбленный…», с. 86.

[29]Высоцкая Н.М. «Дом на Первой Мещанской, в конце», с. 55.

[30]Факты его биографии, с. 13.

[31]В 1970 году Абрамову стал все чаще навещать Юрий Овчаренко. Сыновья его приняли, и Людмила вышла за него замуж. Родилась дочь Серафима.

[32]См.: Сушко Ю.М. «Ходил в меня влюбленный…», с. 146.

[33]См.: Симакова Л. Встреча Марины Влади с Высоцким, о которой она забыла. // www.otblesk.com/vysotskiy/znakoms-.htm.

[34]Высоцкий играл в тот день в поставленном Ю.Любимовым «Пугачеве» С.Есенина.

[35]Влади была на 5 сантиметров выше Высоцкого

[36]Цит. по: Сушко Ю.М. «Ходил в меня влюбленный…», с. 55.

[37]Пять писем. // Старатель, с. 113.

[38]Стихотворение было создано в 1963 или в 1964 году (начало: «Сегодня в нашей комплексной бригаде…»), Высоцкий был еще формально мужем Людмилы Владимировны Абрамовой. Обыгрывается созвучие Влади[мировна] и Влади.

[39]Золотухин В. Все в жертву памяти твоей… // Старатель, с. 148.

[40]Тронутых ее мучениями в очередях спешу успокоить – чаще всего она пользовалась услугами «Березки», магазина, торговавшего за иностранную валюту и обслуживавшего преимущественно иностранцев. 

[41]В Советском Союзе, стране всеобщей трезвости, «эспераль» была еще неизвестна. Она появилась позже и в обиходе называлась «спиралью» или «пружиной». Так случилось, что в Театре на Таганке одновременно подшилось довольно много актеров, и Любимов говорил о них «вшивота».

[42]Цит. по: Zimna M. Kto zabił Wysockiego?, s. 122. Появление таких текстов, как процитированный Володарского, было неизбежно. Их предвидел уже 25 ноября 1968 года В.Золотухин: «Мы обыватели, мы серость […] греемся около его костра, мы охотно говорим о нем чужим людям, мы даже незаметно для самих себя легенды о нем сочиняем. И тоже ждем – вот случится что-нибудь с другом нашим […], мы такие воспоминания, такие мемуарные памятники настряпаем – будь здоров, залюбуешься». «Все в жертву памяти твоей…»: Валерий Золотухин о Владимире Высоцком. М., 1992, с. 35.

[43]«Все в жертву памяти твоей…», с. 29. Запись в дневнике Золотухина за 21 октября 1968 года. ВТО – Всеросссийское Театральное Общество.

[44]Там же, с. 21.В конце шестидесятых годов зависимость Высоцкого была уже секретом полишинеля. Так что когда 10 ноября 1968 года он появился в театре не в форме по другой причине, нежели обычно (болело горло), то пришедшие на спектакль (снова «Жизнь Галилея») не поверили. Из зрительного зала послышались выкрики: «Меньше пить, больше петь». Лишь сообщение о постановке еще не шедшего «Тартюфа» успокоило публику.

[45]Золотухин В. Все в жертву памяти твоей… // Старатель, с. 150.

[46]Там же, с. 157. В этом случае Золотухин, ссылаясь на Высоцкого, сформулировал ужасное обвинение: «Какую-то странную и ужасную вещь он [Высоцкий – Т.К.] мне сказал. Секретарша из КГБ будто бы видела бумаги, в которых шеф – Любимов – давал отчет о своих разговорах с Высоцким, – то есть что шеф стучит. […]. Володю обложили, как поросенка» (с. 157). В своей очередной публикации Золотухин внес существенное изменение в эту фразу: «Секретарша из органов будто бы видела бумаги, в которых N давал отчет о своих разговорах с Высоцким» (Золотухин В. Секрет Высоцкого. М.: Алгоритм; Ростов-н/Д: Феникс, 2010, с. 96).

[47]Нагибин Ю. Дневник. М.: РИПОЛ классик, 2009, с. 345.

[48]Володарский Э. Как нас с Высоцким в Склиф везли. // Родная газета, № 35, 25.12.2003, с. 15. 

[49]См.: Леонидов П. Владимир Высоцкий и другие. New York, 1983.

[50]Цит. по: http://www.fotki.yandex.ru/users/or-lyuba/view/391814/?page=2 [доступ 22.12.12].

[51]Nieprzynależność: Salman Rushdie w rozmowie z Jerzym Jarniewiczem. // Gazeta Wyborcza, 22-24.04.2000.

[52]См.: Владимир Высоцкий в записях Михаила Шемякина. NewYork, 1987.

[53]Эти сведения, как и многие последующие, касающиеся последних месяцев жизни Высоцкого, взяты из книги Валерия Перевозчикова «Правда смертного часа. Владимир Высоцкий, год 1980» (М., 1998). Перевозчиков относится к тем авторам, которые постоянно издают одну и ту же работу под разными названиями. Ср.: Перевозчиков В.К. Правда смертного часа. Посмертная судьба. М., 2003.

[54]Жители Советского Союза были убеждены, что это лучший в мире телевизор. Почему его покупали во Франции, я могу только догадываться: тех, кто победнее, привлекала низкая цена, снобов – экзотика.

[55]В 1979 году он потратил на ювелирные изделия 24000 рублей, что – как старательно подсчитала Марлена Зимна – равнялось цене четырех автомобилей марки «Жигули». А я поначалу решил быть в своих расчетах еще большим демагогом и щедрость Высоцкого выразить в зарплатах среднего советского инженера, зарабатывавшего в то время 150 рублей в месяц (стало быть, 1800 рублей в год). Однако я отказался от этой идеи, потому что нельзя силу чувств измерять в рублях, франках, годовых доходах, каратах. В конце концов, Франция одна. И Марина тоже.

[56]Если быть точным, это были, разумеется, лекарства, обладающие наркотическим действием. Их названия (в частности, промедол, мартин, анапол) упоминает в одном из интервью Оксана Афанасьева. См.: Райкина М. Правда любви и смертного часа. // Московский комсомолец, 17.05.2005, с. 8.

[57]Цит. по: Zimna М. Kto zabił Wysockiego?, s. 114. См.: Перевозчиков В.К. Неизвестный Высоцкий. М.: Вагриус, 2005.

[58]Цит. по: Цибульский М. Владимир Высоцкий и генеральные секретари. // Гомельские ведомости, 8.10.1998, № 51-52, с. 8.  

[59]Цит. по: Сушко Ю.М. «Ходил в меня влюбленный…», с. 273. Наталья Медведева (1958–2003) – писательница («Отель «Калифорния»», «Мамочка, я жулика люблю!»), эстрадная певица (в Париже пела в «Распутине»), фотомодель (позировала для «Плэйбоя»); в течение некоторого времени спутница жизни Эдуарда Лимонова, которого бросила ради солиста группы «Коррозия Металла» Сергея Высокосова. О своем присутствии в жизни Высоцкого рассказывала также Елена Щапова, предшественница Медведевой на должности жены фашиствующего Эдички (он написал необычный роман – «Это я, Эдичка», а она в ответ столь же смелый – «Это я, Леночка»). Марлена Зимна перечисляет другие «мимолетные знакомства» Высоцкого: Беллу из Самары, Светлану Гудцкову из Ростова-на-Дону.

[60]Райкина М. Правда любви и смертного часа.

[61]Анатолий Сидорченко первый брак Высоцкого назвал комедией, второй – драмой, третий – трагедией. Сидоренко А. О Высоцком книга Влади в изложении «рашен-дяди». Донецк: Лебедь, 1996, с. 18.

[62]Цит. по: Перевозчиков В.К. Правда смертного часа, с. 159. На этот раз Высоцкий отказался от проведения обязательной в СССР процедуры развода, поскольку прежде всего он не был уверен, согласится ли Марина Влади на то, чтобы ее начать. А если даже так, то удастся ли ее повести с необходимым результатом. В этой ситуации он посчитал, что важнее, чем решения в соответствии с действующими законами, будут жесты, несущие в себе символический подтекст, и поэтому старался найти кого-нибудь, кто готов был бы обвенчать, не придавая значениям связанным с этим последствиям. Говорят, один батюшка выразил согласие. Возможно, он почувствовал гордость от обращения блудного сына, может быть, убедили его аргументы барда (они звучали примерно так: Три прежних союза – «загсовские», «гражданские» – недейстивительны, поскольку были заключены вне церкви), может быть, он был почитателем его творчества, а может быть, он не устоял перед искусшением соответствующего количества банкнотов с Лениным. 

[63]Цит. по: Алтунянц С. «Мне есть что спеть, представ перед Всевышним…» // Зеркало XXI. Ташкент, 2008, № 6, 09.02.2008, с. ??? (http://www.zerkalo21.uz/art_plyus/mne_est_chto_spet_predstav_pered_vsevishnim_2.mgr[доступ 22.12.12]). В этой ситуации достаточно забавно звучит никогда не осуществленная идея Марины относительно их совместной жизни: «[…] я не могу не думать о том, что, может быть, если бы нам с самого начала разрешили купить дом в деревне, это на несколько лет продлило бы тебе жизнь…» (В., 143). 

[64]Он даже думает об уходе из театра. Наверное, поэтому 7 января 1980 года Юрий Любимов выразил согласие на годичный отпуск с условием, что Высоцкий по-прежнему будет играть в «Гамлете» (премьера которого состоялась восемь лет назад – 29 ноября 1971). К счастью для зрителей, Владимир появлялся время от времени и в других спектаклях. См., в частности, «Жизнь без вранья» («Старатель…», с. 331). 

[65]Официальный гонорар Высоцкого (но также и Магомаева или Пугачевой) за концерт колебался от 200 до 300 рублей. Организаторы понимали, что за такие деньги не будет выступать ни одна звезда первой величины, поэтому они нелегально приплачивали к этим до смешного низким ставкам. Необходимую сумму получали, занижая в отчетах число проданных билетов. Так поступили и во время концертов Высоцкого в Ижевске (весна 1979), но на этот раз милиция напала на след этих махинаций. Начались аресты. Один из прокуроров поехал за бардом аж в Тбилиси и там его допросил. Владимир понял, что шутки кончились – началось затягивание петли. Так что он привел в действие все свои знакомства, чтобы прокуратура забыла о нем. Без особого, как оказалось, успеха – в марте 1980 года он получил несколько повесток о необходимости предстать перед судом в Ижевске. Приговор был вынесен в июле: гр. Высоцкому В.С. предписали вернуть незаконно полученные деньги. Могло быть, разумеется, и хуже, но тогда для ответчика это и так уже не имело особого значения. Обо всем этом деле очень подробно пишет М.Зимна в книге «Кто убил Высоцкого?» (Zimna M. Kto zabił Wysockiego?).

[66]Цит. по: Перевозчиков В.К. Правда смертного часа, с. 138.

[67]Цит. по: Перевозчиков В.К. Неизвестный Высоцкий. М.: Вагриус, 2005.

[68]«Двадцать шестого июля я вхожу в твой кабинет. Единственное место, оставшееся нетронутым, – это рабочий стол. Все остальное перерыто, переставлено, переложено. Не осмелились только прикоснуться к рукописям. И когда я машинально укладываю в чемодан сотни листочков и передаю его одному из друзей, чтобы он спрятал, я еще не знаю, что просто спасаю твои стихи» (В., 165-166).

[69]Jurkowicz M. I jak tu umrzeć po Wysockim, s. 16. Речь тут идет о только что построенной даче (на участке, принадлежавшем Эдуарду Володарскому), на которой Высоцкий провел свою последнюю новогоднюю ночь. Постройка и оборудование дома поглотило около 40000 рублей. После смерти барда не удалось найти решения для вопроса о собственности, которое было бы приемлемым для всех заинтересованных. В конечном итоге Володарский распорядился дачу разобрать и выплатил сыновьям Высоцкого сумму в размере стоимости вторичных стройматериалов. Мебель продала Влади.

[70]Цит. по: Сушко Ю. «Ходил в меня влюбленный…», с. 236.

[71]Владимир Высоцкий в записях Михаила Шемякина. New York, 1987, с. 6 (http://www.blatata.com/dvd/8567-vladimir-vysockijj-1996-v-zapisjakh-mikhaila.html [доступ22.12.12])

[72]Сторонницей этой гипотезы является, в частности, М.Зимна (Zimna M. Kto zabił  Wysockiego?).

[73]Никита Высоцкий: Долгое узнавание отца. / Беседу вела Г.Мурсалиева. // Огонек, 1996, № 43, с. 35.

[74]Porter R. Szaleństwo: Rys historyczny. / Tłum. J. Karłówski. Poznań, 2003, s. 232.